Отправлено: 04.05.06 17:47. Заголовок: Cтишки собственного сочинения.(курсантское)

Может напишет кто, а то я как напишу!!!!

 Отправлено: 19.12.06 19:27. Заголовок: Re:

V.Strebkov пишет:

цитата:

Давайте помнить, что повсюду Нас могут встретить руки друга,- Ведь легче долгий путь пройти двоим.

Взгляни на звезды: много звезд в безмолвии ночном
Горит, блестит вокруг луны на небе голубом.
Взгляни на звезды: между них милее всех одна
За что же? Ранее встает, ярчей горит она?
Нет! Утешает свет ее расставшихся ДРУЗЕЙ:
Их взоры в синей вышине встречаются на ней.
Она на небе чуть видна, но с думаю глядит
И взору шлет ответный взор, и нежностью горит.
С нее в лазуревую ночь не сводим мы очес,
И провожаем мы ее на небо и с небес...

Себе звезду избрал ли ты в безмолвии ночном?
Их много блещет и горит на небе голубом.
Не первой вставшей сердце вверь!
И суетный в любви,
Не лучезарнейшую всех своею назови.
Ту назови своей звездой, что с думаю глядит
И взору шлет ответный взор, и нежностью горит.

Цену дружбы мы все познали с первых курсов, пожалуй с КМБ, поэтому и стихи такие находим сейчас в наших училищных блокнотах. Кто по назначению души и призванию ТУДА в свое время пришел.


...Ты говоришь мне, что не можешь учиться дальше, что устал
Что жизнь в училище ты все же совсем другою представлял.
Что надоело жить в работе, без праздников и выходных,
И дни в холодных каплях пота, и письма редкие родных.
Что жмут тебе погоны плечи и надоел охват ремня.
Ну что же, я тебе отвечу, ты только выслушай меня.

Да, может всякое случиться в начале трудного пути,
Не мудрено и ошибиться, другой дорогой в жизнь войти.
Тебе большая жизнь открылась, что постигается трудом,
И на мгновенье ослепило сиянье золотых погон...
И ослепленный блеском этим, в суровых буднях ратных дел -
Ты лишь романтику заметил, а вот труда не разглядел.
А этот труд - большой, тяжелый,
Упорный, без воскрестных дней.
Высоты здесь берутся с боем
И с кровью, может быть твоей.
Тебе же изменили силы в начале этого пути
Тебя, как видишь, не хватило на то, чтоб этот путь пройти.
У каждого своя дорога -
Свое начало,
Свой финал,
И ты один из тех немногих, кто этот путь не угадал.

Что ж, получай другие званья,
И мирно продолжай свой век.
Пиши мне письма,
До свиданья,
Спокойный штатский человек.

 Отправлено: 22.12.06 10:25. Заголовок: Re:

Таран Сергей
Первый ты где взял? Кто автор?

 Отправлено: 22.12.06 18:44. Заголовок: Re:

Стрижов А.А. пишет:

цитата:

Кто автор?

Привет, Стриж, с возвращением на Родину, как Байкал, рыбалка? А стихи Молчанова Л.Л., выпускника тоже политического училища с абривиатурой НВВПОУ, правильно говорит, как про нас. Не так ли? Записал у братки, когда он еще там учился, а я еще девченок за косички дергал в Чирчике

 Отправлено: 26.12.06 20:28. Заголовок: Re:

Ответ студентам СИНХа

"А что такое курсанты?
Они же простые би-квадратные уравнения решить не могут.
Только и умеют стрелять да строевым ходить".
(из разговора двух студентов)


Ремни, погоны, аксельбанты
И строгий фон шинелей серых.
Да, мы - курсанты,
Мы - курсанты!
Мы будущие офицеры.
Нет, мы не пишем сочинений,
И уравнений не решаем
Лишь в яростном огне сражений
Мы вас от смерти защищаем.
Нам для того дано здоровье,
Чтоб мы могли в предсмертном мраке,
Захлебываясь липкой кровью
Поднять своих солдат в атаку.
И чтоб не разгибая спины,
Придавленные вещмешками
Дорог размазанную глину
Месили молча сапогами.
Не пахнет наша жизнь цветами -
Ее ветрами жгут морозы,
И про нее бы не стихами
Писать, а самой черствой прозой.
Конечно, проще быть студентом
Конспект работ писать на совесть,
Привычно жить одним моментом
О будущем не беспокоясь.
Не умирать от зноя летом,
Не знать про тяжесть автомата,
И получить при всем при этом
На выпуск - званье лейтенанта!
Но, преисполненный величья,
Имея званье офицера,
Ты сможешь отыскать отличье
БРДМ от БТРа?
Нам не в диковинку гранаты
И трассы пуль в кромешной мгле,
А за тобой пойдут солдаты
На смерть в последнюю атаку?..

Нет, нет,
Не стоит обижаться -
Не каждый может быть военным,
Но кто позволил вам смеяться
Вот так, над самым сокровенным?
И как могло вам показаться
Что можно так, совсем спокойно
Над нашей формой насмехаться
И грязью обливать погоны?
Ну а о тех, о тех солдатах
Что тоже молодыми были,
И не вернулись в сорок пятом -
О них вы тоже позабыли?

Ну что ж, решайте уравненья
И сочинения пишите,
Ловите каждое мгновенье
И насладиться им спешите.
Живите с каждым днем все лучше
О будущем не беспокоясь,
А если вновь нависнут тучи -
Мы защитим вас,
Вы НЕ БОЙТЕСЬ!


(старый, добрый, потрепанный блокнот)

 Отправлено: 26.12.06 21:12. Заголовок: Re:

Таран Сергей пишет:

цитата:

Нет, нет, Не стоит обижаться - Не каждый может быть военным, Но кто позволил вам смеяться Вот так, над самым сокровенным? И как могло вам показаться Что можно так, совсем спокойно Над нашей формой насмехаться И грязью обливать погоны?

 Отправлено: 27.12.06 14:23. Заголовок: Re:

 Отправлено: 28.12.06 17:27. Заголовок: Re:

Сергэй Красава! Сказал как отрезал! FANKS

 Отправлено: 16.01.07 14:05. Заголовок: Re:

Таран Сергей
Да уж, мурашки по коже. Автор силен, дипломатичен.

 Отправлено: 03.04.07 09:46. Заголовок: Re:

Долго выбирал рубрику и решился.
По просьбе выпускника 1 батр. 1988 г.в. Олега Мошникова. P.S.Сам я не писатель.


Олег Мошников
Справка:
Мошников Олег Эдуардович, родился 1 ноября 1964 года в г. Петрозаводске. В 1988 г. закончил Свердловское высшее военное политическое танко-артиллерийское училище. Служил замполитом военно-строительной роты. После сокращения в 1991 г. пошел работать в пожарную охрану города Петрозаводска. В 1996 г. закончил Ивановское пожарно-техническое училище /заочно/. С декабря 2005 г. - заместитель начальника отдела пропаганды и связи с общественностью Главного управления МЧС РФ по Республике Карелия, подполковник внутренней службы. Проживает: Карелия, г. Петрозаводск, пр. А. Невского 70-69, инд. 185030, тел. 534696. Автор журналов "Север" и "Карелия". Член Союза писателей России.


Торжественная заря

Негромкие крепнут звуки,
Походной трубой горя:
За раны земли, за муки
Из пепла встает заря!

И музыкой, как словами,
Команда: «в штыки» и «в бой»!
Равненье держи на знамя,
Равненье, курсантский строй!

Полотнище цвета крови,
И выдох валторны чист.
Разбиты во чистом поле
Мамай, Бонапарт, фашист…

Парадным своим мундиром
Гордится солдат не зря:
Победно звучит над миром
«Торжественная заря»!


Страницы истории

Я помню и – забыл гражданскую войну…
В скольжении незаметной сноски
Я прочитал, что жизнь и не одну
Расстреливал без сожаленья Троцкий.

А сколько их погублено в Баку?
А скольких на штыки фронтов бросало –
На юном, на гайдаровском веку –
Лихое время первых Комисаров?

Поблекла кумачовая звезда,
И коженки, любимые вождями,
Укрыли порыжелые снега
И смыли годы долгими дождями…

Я помню – и забыл Великую войну,
Войну народов, пламени и стали.
Я прочитал, что правду и вину
Бросал на пулеметы Сталин.

И шли вперед, на дзот политруки,
Прижав гранату к сердцу, к партбилету:
И вспышка… А мальчишка у реки
Еще вчера жил музыкой рассвета.

И там в селе его осталась мать,
Что до войны смеялась да так звонко!
В глазах крестьянки не устанет лгать
Пришедшая на сына похоронка.

Я помню и – забыл минувшую войну:
Не мною сеча эта пережита,
Мне не вернуть обратно ту весну,
Что рвала в клочья письма замполита.

Сухой афганец зверем налетел
И кружится в стремительной поруке.
Все до патрона выжал офицер
Из АКСа в зарево базуки.

Враг слева, справа – он со всех сторон:
В дремучем сердце шелестят афгани
И дразнят поцелуи жен –
За голову с рязанскими глазами.

О Родина! Укрой его крылом,
Найди его в ущельях Гиндукуша:
Секунду меж запалом и кольцом
Дай песню колыбельную дослушать…

Нет не забыл – я помню ту войну,
И, перейдя незримую границу,
Я расскажу про жизнь и не одну
И к ним свою перелистну страницу!



Курсантские частушки

Тары-бары-растабары,
Начинаем свой рассказ,
Под баян и звон гитары
Погрохочем перепляс!

Загорелые татары,
Деловые бульбаши:
Под знамена местной шары
Встали дружно, как шиши.

Все растет число училищ,
Но мужчины не хотят
Променять тепло чистилищ
На уральский амфитеатр.

Здесь такие ставят сцены –
Раскалился бы металл,
Даже лев с такой арены,
Хвост поджавши, убежал.

Потекла зимою крыша,
В туалете бьет фонтан,
На работу Доня вышел –
Огнедышащий вулкан.

Шах-КаДэ – горячий малый,
Почитая свой Кавказ,
Как в горах гонял отары,
Семь потов сгоняет с нас.

Как покажется в папахе,
Все навытяжку стоят:
Святый Боже – что за страхи! –
Только головы летят.

Ж-жах с плеча – кого заметил:
Будто мяч – гоняй балду.
Видно свыше горный ветер
Не в ту сторону подул.

Только клёкот не орлиный
У кавказского орла:
На твой щебет соловьиный
Озверевшее: У-а-а!

Не каптерка – златый терем,
И в окошке старшина:
Мы глазам своим не верим –
Это он или она?

Красноречием ужимок,
Нежной бледностью лица
Соберет свою дружину:
Пять комодов, три замка.

Управляя их дубиной
Без особого труда,
Половою дисциплиной
Ворогам намнет бока.

Посмотрите на комбата –
Командир не дать ни взять:
Так болеет за солдата –
По рукам готов связать.

Как от звездочек солидных
Скособочило его:
Лишь бы было тихо-мирно,
Лишь бы не было чего.

Новый взводный – хитрый хачик –
Все проверил, все учел:
Лысый череп, словно мячик,
Мечет зайчики на пол.

Не в терпеж ему жениться:
Но террором на террор –
Приголубил голубицу
И всю службы запорол.

В канцелярии на полке
Под уставами – Коран.
И обложены как волки
Мы поем: Но пасаран!

На дворе стоят морозы –
Фиолетовый загар,
Ведь с лопатой после кросса
Хватишь «солнечный удар».

Развеселы будни наши –
Кто в политику пошел:
Капля масла. Ложка каши
И душевный разговор!

Кругозор у нас богатый –
Перспективный замполит
Под забористые маты
Дело мира сохранит.

В увольнение не ходим,
Но на выручку зато
Купим шапку чье-то тете.
Поиграем в спортлото.

Перед отпуском – зачеты:
Все шуршащее шуршит.
Петушимся – что ты, что ты! –
Но имеем бледный вид.

Поспеваем еле-еле.
На душе нервозный зуд:
Сколько можно в самом деле.
Неужели тормознут?

Две недели – это мало,
Драгоценные деньки –
От хмельного перегара
Размягчаются мозги.

Злободневные частушки
Вам послушать не вредит:
Зарядили словом пушку,
Слово бомбой полетит!

Не поймите нас превратно,
Не лежит на сердце груз:
Про запас иметь приятно
Юмор, как козырный туз!

 Отправлено: 03.04.07 09:52. Заголовок: Re:

По просьбе выпускника 1 батр. 1988 г.в. Олега Мошникова. P.S.Сам я не писатель.


Олег Мошников

БАНЯ

Лето в Карелии выдалось жарким. Делегации из Москвы, Питера, Финляндии – одна за одной. Все делами пожарными интересуются, работой регионального управления МЧС. Их по русскому обычаю встречать надо: накормить, напоить, досуг организовать. В сауну при пожарке – не протолкнешься… После тревожных суток пошли пожарные в баню. Общественную. Веник купили, пива. Попарились. Отдохнули маленько. Надо бы повторить. Да в моечной шум приключился. Дверь, ведущая в женское отделение, распахнулась и – через порог прошлепала здоровенная голая баба. Прямиком к душу. И давай космы намыливать. Мужики остолбенели. Лишь старичок сморщенный и щуплый, как ребенок, с лысиной обрамленной мокрыми кудряшками, за мужицкий коллектив вступился: «Ты что, курва голожопая, совсем стыд потеряла! А ну, марш отсюда! Лярва…» «Ах, ты Ирод!» – девка опустила голову деда на дно пенного жестяного таза. Буль. Буль… «А-а, братцы! - буль – утопит стерва!..» Мужики опомнились, подскочили. Да не тут то было. Девка расшвыряла нападавших по скользкому полу и на дедовы мощи навалилась: «Ирод! Анафема! Гореть тебе в геенне огненной!» Тут ребята не на шутку осерчали, кулаками и пятками отогнали строптивицу от лавок. А та ни в какую, отбивается, глаза навыкате, руки как ветреная мельница ходят. Бац! Тазиком по макушке. Бац!.. Осела. На пол повалилась. Мужики к деду. Закашлял, задышал старичок. Мыла наглотался. Увели его - по добру, по здорову – в раздевалку. Пивом отпаивать… Вскорости «скорая» подоспела, забрала девку. Мужики на носилки из лужи мыльной тело мощное перегрузили. Простыню для прикрытия инцидента администрация бани выделила: «Не в первый раз, - говорят, - баба бузит. Как из психушки выпустят, она в баню. На чистоте души человеческой помешалась. Всех полощет, кто под руку попадется… Дал Бог здоровья!»




БЕЛЕЕТ ПАРУС ОДИНОКИЙ

Врачи и учителя – не рвачи какие-нибудь. На водке паленой капитала не делают. Им народ сохранить надо. Здоровье и разум ребятишек укрепить. По велению сердца, соответственно, гражданского материнского долга, обществу служат. На нищенскую зарплату надежды нет. Тут природный оптимизм – главное подспорье. Вот в школе нашей - Галина. Учитель физики. Маленькая, худенькая, юркая женщина, бальзаковского возраста. Простая как три копейки. Проблем кругом – море. А она ничего, не унывает. Ученики за Галиной Николаевной табунками ходят. Жизнелюбием заряжаются. Каждого урока ждут. Когда последние «опоздуи» в класс пожалуют. И физичка начнет закон Бойля-Мариотта, как процесс приготовления яичницы с колбасой, объяснять. Вкусно. Наглядно. Шкварчит юмор на переменках школьный, по жизни северного серого городка веселыми шипучими пузырьками… А за школьным забором: напасть за напастью. Дом – хрущоба тонкостенная, холодная, шумопроницаемая. Магазины – дорогущие. Потребительская преподавательская корзина все больше на авоську свекрови-пенсионерки походит. А тут неприятность очередная – зубы выпали. Сначала один, потом другой. Через неделю, как на мужнином «Москвиче», весь мост отвалился. Торчит по среди отверстой улыбчивой щели зуб. Один-одинешенек. Надо бы подправить, мост-то. А деньги с получки все на другое уходят. На детей. На запчасти для автомобиля. На путевку свекрови в заводской профилакторий. Все, думает Галя, успею, выкручусь! Приходит как-то в школу веселая, бесшабашная и – к зеркалу прихорашиваться. В учительской тишина наступила звенящая. В последнее время она ни-то что к зеркалу, к людям подходить стеснялась. Ан снова, как ни в чем не бывало, марафет наводит, улыбается, мотивчик какой-то романсовый мурлычет. Прическу поправила, губки подмазала, реснички реденькие два раза в объеме увеличила и – на зуб свой единственный любуется: «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом...» Все так и прыснули! Неунывающий Галка человек! Свой...
Про то, что Галочку инсульт разбил, нам завуч сообщила. Вы, как подруги, говорит, сходите, навестите. А я не могу. У нее левая сторона лица неживая. Я на такую ее ненормальность серьезно смотреть не могу. Уж больно характер у Галины смешливый, доведет до греха... А мы? Железные что ли? Но делать нечего, пошли вдвоем с учительницей младших классов. Бананов купили. И, стыд-то какой, как только Галкино лицо представим, со смеха катимся. В магазине, в троллейбусе рты зажимаем. У подъезда Николаевны чуть в снег не попадали. У дверей квартиры, собрав силу воли в кулачки, на звонок надавили. Стоим, в пол смотрим. Галина двери открыла: у нее тапки разноцветные, в дырке большой палец шевелится. Ну, что за напасть! Уж лучше б в потолок глядеть уговорились, чем на мучения эти дырявые пялится. Дружно поднимаем глаза: левая половина Галиного лица гладенькая, оплывшая, а вторая – хохочет, не может слово приветное высвистеть: «Ню, заходите, деушки...» Тут мы все трое в поясе сломались, смеемся! Бананы беспризорные весело вниз поскакали. Какой же все-таки человек Галка, понимающий!
Слава, Богу, оправилась от болезни Галина Николаевна. В школу пошла. Соскучились по неунывающему физику школьные охламоны и родной педагогический коллектив. А несчастья со счастьем все за Галиной по пятам ходят. Как-то в одночасье мужа и свекровь схоронила. Свой пятидесятилетний юбилей справила. Так весь год: похороны, юбилеи – один за другим. А тут еще в один день: утром похороны, вечером свадьба. На роспись в загс не попала, так хоть на банкет успеет! Галя пригласительные по карманам распихала, венок под мышку и – в траурный зал. Потом – кладбище и поминки. В столовой столы буквой «П» выстроены – памятные, печальные. Сидит Галя, как положено, поминает покойного. Время – три часа дня. Пора на свадьбу собираться. Взглянула Николаевна на пригласительный. Ну и ну! Торжество-то свадебное в той же столовой, только двумя часами позже. Вот же раззява, осерчала на себя Галина, надо было подарок с собой прихватить! На маршрутку не тратится. Кручиной своей с бабушкой, соседкой по столу, поделилась. Та, как на приглашение взглянула, еле смех с винегретом обратно в себя ладошкой запихнула. Галинька держится. До слез пирожок поминальный закусила. Чай люди кругом, мероприятие скорбное. А бабуся не унимается: «Я тоже, – говорит, – в залу траурную полутемную загодя пришла. Вижу, покойник уже лежит, обряженный, красивый. Я ему цветочки в ноги положила, на скамеечке рядом притулилась. Сижу, горюю. Когда глаза к темноте привыкли, я оглядываться начала. Кругом люди незнакомые плачут. Да и покойный на себя не похож: потолстел, вроде, и в росте вытянулся, чуть ли не на пол метра. Я, как на грех, очки дома забыла. Решила на воздух выйти, кого знакомого встретить. Расспросить, что с усопшим приключилось. На глаза свои подслеповатые посетовать. Вышла – никого. Только через полчаса родственники собираться начали. Оказывается я, старая дура, время выноса перепутала. Целый час хорошего да чужого человека оплакивала...» До конца поминального обеда хохотушки друг на друга взглянуть боялись. Чтоб со стула не навернутся. Тут к стати – поминки к концу подошли. Пришлось таки Галине за подарком домой ехать, не торт же вафельный в киоске молодоженам покупать... Приезжает обратно, заходит в зал: столы похоронные в букву «Ж» преобразовались, на люстры шарики разноцветные повязаны! Стало быть, жить будем! Еще не раз ногой топнем! Ох, и напелась, ох, и наплясалась Николаевна на свадьбе! На горьком, сладком, ярком празднике Жизни!


БУДНИ ЧЕРКЕССКОГО ОМОНА

Я Казбек. Друзья называют меня Кузей. Я не обижаюсь. Все мы братья: и русские, и карачаевцы, и черкесы. Мы должны чувствовать плечо друг друга, идя в горы, в ущелья вахабитов...
При первом сборе сводного карачаево-черкесского ОМОНА, стоя спиной к галдящей курящей группе земляков, решил прикурить, спрятав зажженную спичку от ветра, и... ожег палец. "Эфиоптвоюмать!" - разнеслось над притихшим батальонным плацем. Обескураженный наступившей тишиной, оборачиваюсь и вижу перед собой здоровенного лилового негра в новом камуфляже и значком ОМОНА на широкой груди. "Не надо так о моей маме говорить"... Действительно эфиоп оказался! Занесла его нелегкая в наши края.
Боря, так зовут обрусевшего эфиопа, женился на местной девушке. Детьми обзавелся. Теща в зяте любимом души не чает.
При очередной отправке ТУДА сводного отряда существует неписаный и ревностно чтимый обычай: награждать отъезжающего легкой пощечиной, чтобы при возвращении вернул... Подъезжает на привокзальную площадь Боря со всем семейством. Я, как водится, подхожу и, без разговоров, шлепаю ладошкой по фиолетовой щеке. Но, признаться, не рассчитал. Шлепнул от души... Другой бы понял. А Боря сходу зарядил мне в ухо. Я в ответ. И пошло-поехало... А тут еще теща выхватила из авоськи палку колбасы и давай ею меня по макушке дубасить: «За Борю! За Борю!» На силу разобрались.
Добрый парень Боря. А шуток не понимает. Бывало, увидит на заляпанном, запыленном БТРе надпись" "Это не Боря - это грязь!" Вскипит! Обидчиков ищет... А тут на замену в Грозный (стояли мы в квартале от площади Минутка) необстрелянных контрактников прислали. Ну, встреча, разговоры, передача боевого опыта... И тут меня как толкнуло: "Пацаны - чё расскажу! - тут к нам недавно арабский наемник перебежал, в нашем батальоне служит!" "Да иди ты!?" "Айда за мной, покажу"... В палатке, шлепая пухлыми губами, мирно спал...Боря. Почувствовав сквозь чуткий дневной сон чьи-то настороженные посторонние взгляды, Боря очнулся, ошарашено озираясь вокруг: "А? Чё?" "Гляди-ка, он и по-русски чешет! Ай да араб!.." Увидев-таки за плечами ребят мою хитрую шкодливую физиономию, Боря не стал ожидать более углубленного осмотра своей скромной персоны и с криком: " Опять ты, Кузя!?" - выгнал пинками и зуботычинами из палатки всех благодарных зрителей.




ВЕРТИХВОСТКА

Уф! Еле дошел. Мороз под тридцать. Да и годы не те, чтоб через весь город на Петушки за водой ключевой ездить. Хорошо санки помогают, как лошадка хорошая, сами к водопою катятся. Народ у колодца толпится, на праздники новогодние впрок запасается. Я в очередь пристроился. Вокруг - красотища! Ели столетние стоят снегом облепленные, снежная пыль на солнце, как косынка газовая, на ветерке шалом огнями самоцветными вспыхивает! Синичка на сруб колодезный вспорхнула. Клювиком водит, хвостиком крутит. Сыпанул ей семечек из кармана. Клюй, вертихвостка! Покатились, запрыгали по снегу утоптанному юркие желтые шарики. А тут и моя очередь подошла. Я канистру и бутылки по ранжиру расставил, крутанул ворот, ведро в окошко ледяное опустил. Эка надышал, Морозушко, а аккурат только ведро и входит! Тут из ельника, по еле приметной тропке, девица выпорхнула. Смуглоты южной. В фуфайке на вырост. В короткой юбке и валенках на босу ногу. У меня от того вида мороз по коже. А ей ничего, бедрами вертит и мне ведром пластмассовым в бок тыкает: «Дяденька, дай, - говорит, - воды зачерпнуть местным, без очереди…» «Что? – я шапку заиндевевшую со лба сдвинул. – Это ты-то, местная? С какого двора будешь? Я тут всех знаю. У Милютиных угол снимаешь? То-то и видно, полгода как с теплых краев прилетела, а, поди ж ты, – местная! Это я, Тойво Мартискайнен, местный, глухарь неперелетный. Птица лесная, оседлая. Потому и уважение к себе еще имею! За то и в Сибирь в 40-м году сослан был. И опять вернулся, чтобы путь трудовой здесь завершить! Финно-угорский мир словом и делом своим поддержать!» Девушки сквозь загар природный бледнеть начала: «Вы, - шипит, - угры-бугры офигенные, по часу воду набираете! Петушки морозите!» «А ты чё за всех петушковских жителей отвечаешь? Они все свой черед ждут, а не прут в наглую! Что зябко? Если тепло, девонька, любишь, зимой без порток ходить нечего! Не Гагры!» А девица и впрямь замерзла. Дрожит. С ноги на ногу переминается. Я бутылочки свои многочисленные наполнил, не спеша, пробочки закручиваю. Народ сжалился, красавицу вертлявую вперед пропустил. Ну, своя воля. Я норов глухариный неуступчивый показал, пущай сами разбираются… Вдруг спину мою холодом диким окатило: «Ах, ты…!!!» Эта краля воспользовалась моим стариковским полусогнутым положением, ведро полнехонькое под полушубок оттопыренный ухнула! Пока я на наледи коварной егозил, девицы и след простыл. Только заверть снежная тропки неприметные порошила. Народ негодует. А мне не до того, мне хозяйство промокшее спасать надо… Иду – голове жарко, ногам холодно. Штаны, как два церковных колокола, друг о друга и санки тяжеленные погромыхивают. Я их потом в угол к батарее поставил, оттаивать. Так с неделю и простояли, пока я бронхи застуженные лечил. Ну, думаю, сам виноват, старый дурак! Почто распетушился, почто мир финно-угорский приплел? Он как грудь остудил… А вертихвостка смазливая, поди, рада радешенька. Отвадила старика по воду ходить… Да мне с ней за самоваром не сиживать! Отлежусь маленько и пойду к колодцу. А если и поскользнусь на какой теме житейской – не беда. На свою землю шмякнуться – всегда в радость!



ДЕТАЛЬКА

Сват у меня, ребятки, золото! И сердце, и руки золотые… А судьбы такой, необыкновенной, как у Ивана Ивановича, еще поискать надо! В войну мальцом на фронт сбежал. Да куда десятилетнему мальчишке воевать! Притулился Ваня к воинским эшелонам, что на Архангельск ходили. Сыном железнодорожного состава числился. Там, в солдатском житие-бытие, открылся у Ванюши дар – машины и другую военную технику ремонтировать. Тем и жив был. Вернулся в родную Сергилахту, а там никого. Все, мама, пятеро братьев и сестер от голода и болезней померли. Приютили мальчонку на МТС. Машинно-тракторную станцию тогда белорусы поддерживали. Много после войны в Карелию народа братского понаехало. В бараке-общежитии веселых и трудолюбивых бульбашей окреп Ваня, школу поселковую закончил. Потом в городе на тракториста выучился. Да он и без документа полагающегося специалистом был – высший класс! Жених завидный. Вскорости зазнобушку свою разединственную встретил. Правление колхоза молодоженам полдома выделило. Детишки пошли. А там и мы с Иваном Ивановичем сватами стали! Я в Сергилахте дом купил, чтоб поближе к сродственникам держаться.
В то дождливое лето Иваныч шестьдесят пятый годок перемогнул. Сразу после юбилея мне по почте бумага пришла: на станцию ехать надо. Прислала сестра с Украины машину «Запорожец», получить необходимо. В то время любо-дорого было по железной дороге грузы разные отправлять на платформе. Ваня, как «Мерседес» мой распакованный увидал, сразу понял, что нормальный человек на нем кататься не станет. Оказывается, за ненадобностью, по случаю безвременной кончины мужа, сестра в «Запорожце» курей держала. А после, вообще, решила это железное беспокойство мне передать. А мне куда деваться? Пособи, сватушка, чем можешь. В долгу не останусь. Покрутился Ваня вокруг машины, поколдовал и через пару дней выкатывает, как новенькую! «Гляди, - говорит, - какую я из твоего корыта конфетку сделал! Правда, тормозов нет. Детальки одной важной не хватает, человеку знакомому одолжил…» Была у Ивана одна особенность: детальку, как он ласково необходимую для ремонта запчасть величал, на временное пользование выдавать. Тридцать лет проработал Иван Иванович на рейсовом автобусе, толк в отечественных механизмах знал. Починить? Пожалуйста! У меня и деталька нужная имеется. Только с возвратом… Что и говорить, в моторах Ваня бал асом! Бывало, позвонит кто-нибудь из знакомых шоферов в сельсовет, попросит дядю Ваню к телефону и спросит, что-то у меня в машине сломалось. Иван симптомы технической неисправности вызнает, а то и попросит авто к телефонному аппарату поближе подогнать. Мотор чихающий через трубку послушает и – точный диагноз поставит: смени, мол, такую-то и такую-то детальку. Ни разу не ошибся! Поставил на ноги сват моего «скакуна», хоть в город езжай. Я тут же упросил соседа подбросить меня до центральной дороги, там, где рейсовый автобус останавливается. Мне районный центр по делам ехать надо было. И Ваню уговорил прокатиться. Мало ли что дорогой случится может. Машина не объезженная, с норовом. Долго ли коротко собирались, поехали. Едем сторожко. Дорога грунтовая, лесовозами разбитая. По сторонам глазеть некогда. Впереди горка. Подъем, стало быть. Сосед на третьей скорости до середины горушки проскочил и дальше прет, как ни в чем не бывало. Мы с Иваном в голос: «Переключайся давай, заглохнем!» Тот: «Не боись, проскочим!» «Переключайся, - кричим, - олух! На второй не поднимешься» На самой верхотуре, наконец, рычаг переключения тронул. Трах-тарабах! Коробку заклинило! Тормозить нечем. Поехали обратно. Сосед чуть шею не выкрутил, с горы выруливая, колеи держался. Да разве ее на такой скорости нащупаешь? На ближайшей кочке машина подпрыгнула, перевернулась и – в заросшую ивами впадинку влетела. Там и повисла. Вверху – небо. Внизу душа, чуть живая, за ветки цепляется. Сидим на головах, пошевелиться боимся. Тут по дороге проселочной лесовоз едет. Водила, увидев нас, удивился. Притормозил: «Чего это, мужики, вы тут колесами по воздуху ерзаете?» Сними, ты нас, взмолились, мил человек, с верхушек этих окаянных! «А я, - говорит, - вертолет что ли, машину с дерева снимать?» Но уговорили. Кинул доску. Переползли мы поочередно на землю твердую. «Запорожца» тросом стащили. Слава Богу, все живы-здоровы! Только сапоги мои карельские, коты, шитые из мягкой свиной кожи, куда-то запропали. Пришлось мне дальше в одних носках добираться. Ну, да ничего! Мы с Иванычем не из таких передряг выкарабкивались! Вот «Запорожцу» не повезло. На до-о-олгий прикол поставлен… «Ты, – подытожил дорожное приключение Ваня, – за руль без моего призора не садись. Подожди, пока я механизм сорокосильный до ума доведу. Я тебе детальку верную поставлю – побежит шибче прежнего!.. Вот только не подвезли еще детальку. На прошлой неделе обещались, да что-то не едут…»
Не сяду, не сяду, дорогой мой человек, никогда не сяду… На следующую злополучную ночь сватья в двери колотит: умер Иван Иванович. Во сне. Сердце… За похоронными хлопотами пролетело три дня. Три дня ветер гонял по небу темные дождевые тучи... Будто само небо оплакивало сватушку, дорогого человека… Проводили мы Ивана Ивановича в последний путь, почитай, всей деревней. Возвращаемся с кладбища, подходим к дому и видим: висит на дверной ручке, примотанная проволокой, драгоценная Ванина деталька.


ДОЛГОЖИТЕЛЬ

014, ответьте 06! Где находитесь?» «06, я 014! Находимся в шкафу…» «Как в шкафу?» «Да дверями ошиблись, из тряпок выпутываемся…» «014! Вылезайте из шкафа! В квартире взорвался газ. Есть пострадавшие. После разведки доложите…»
«…а чего докладывать? Вышли на кухню. Фонарем покрутили. Сидит старичок на табуретке. Личико розовое. Волосики седенькие в катышки рыжие закрутились. К груди ключ газовый прижимает. Живой! Торкнуло деда взрывом - да не шибко…
«Я, – говорит, - сынки, запах газа за версту чую! Еще у подъезда старуху к соседям отправил, газовиков вызывать. Сам – пробки на площадке выкрутил и – к двери. Тихонечко ключ повернул, петелькой скрипнул… Знаю! – что от любой искры, трения нежелательного – долбануть может… Я, по такому случаю, даже носки снял, синтетические… В прихожей темнотища! Кое-как до плиты добрался. Зазор, провонявший, на газовой трубе обнаружил. Хотел подтянуть (благо инструмент подходящий под рукой был) да – не видно ни зги! Вот я спичку и чиркнул, чтоб посвятить…»
Ну, учудил дед! Такой – до ста лет доживет, не поморщится! Еще начальником пожарной команды станет… Умелец.


ДО СВАДЬБЫ ЗАЖИВЕТ

Взаимодействие с медициной у нас налажено. Обо всех ожоговых поступлениях в пожарку сообщают. Обжег ты, допустим, палец - пожар! Отказной материал. А то и в прокуратуру затребуют. По инстанции...
По осени, заступаю на службу. Собираю папку. Звонок. Новое поступление по нашей части. Я в травматологию. Сообщаю сестре о цели прибытия. Захожу в палату... Лежит мой "отказник" попой кверху. Место пожара под бинтами и мазями. Протокол осмотра не составишь. Но, раз головой крутит, объясниться сможет.
"Командир, карбюратор я перебирал. На балконе. Бензинчиком сполоснул. А отработку куда? Не на голову ж людям? В унитаз и вылил... Отдохнул малость. Обмылся. Чайку попил. И за сигарету. Курить на кухне жена не разрешает, носом водит. Так я в туалете приспособился. Курево за бочком. Как говорится, приятное с полезным. Угнездился, чиркнул спичкой... Толком и затянуться не успел. С толчка вместе с дверью вышел. В унитазе вулкан. О прочем и говорить больно… Жена "скорую" вызвала. Третий день как привязанный. Измучился я тут!" В палату, бренча посудным разносом, прошествовала уже знакомая мне милосердная особа. "Сестричка, скажи как там у меня? А? Серьезное чё?" "Жить будешь..." "Эх, разве это жизнь! Скажи, а кожу на енто место перетянуть можно?" "А с чего сдирать то будешь, с рожи что ли?" "А хоть бы и с рожи. С лица воду не пить. Мужик-то я еще о-го-го! А, сестричка?" "Лежи уж!" "Командир, ты чего там строчишь?" "Объяснение. Вот, распишитесь" "А чё подписывать? Как я себе седалище сжег? Ты уж, командир, загладь это дело. Ну, скажи, кипятком ошпарил. Чтоб без бумажек. Ребята ж засмеют... Вот так! И хорошо. А как заживет, я тебя на свадьбу приглашу. Серебренную. Спасибо тебе за понимание!»



ЗЕРКАЛО

В полночь на «огонек» - загорание мрачного переселенческого барака - прибыл молоденький капитан. По фамилии Федюра. Не смотря на младые годы, занимал он весьма ответственный оперативный пост и, чтобы оправдать высокое доверие, старался не упустить ни одного подходящего героического случая. Он рвался в бой. Был осыпан горячей золой. Попал под струю ледяной воды. И – первым увлек в чадящую барачную тьму отважных огнеборцев. Вспыхнул фонарь. Побежали тревожные стремительные минуты… Вдруг впереди, со стороны глухого коридора, забрезжил свет. Свет приближался, становился все ярче и возмутительней… Навстречу капитану шло неизвестное пожарное звено… «Кто такие!? Какая часть? По чьему приказу!? –долетал до бойцов крепнущий командирский голос, - Я!! Оперативный дежурный Федюра! А вы что? В рот воды набрали, огнетушители? Кто старший? Приблизь-ка забрало. Дай-ка я в глаза твои бесстыжие посвечу…»
Ударил луч. Заметались дымы. Супротив офицера, в куче брошенных безутешными подселенцами вещей, стояло огромное старинное зеркало.



КВН

Волна безудержного веселья и искрометной находчивости докатилась-таки и до нашего периферийного городка. В Клубе Ледорубов объявление повесили, мол, приглашаем на КВН всех желающих. На ринге две местных знаменитости: команды «Зона радости» и «Запасной выход». Планируется приезд болельщика из Москвы, который сидел в первом ряду финальной столичной игры сезона 98-99 годов. В фойе демонстрируются аквариумные рыбки. Работает буфет. Колька с Лешкой, забежав за батарейками в ближайший магазин «Всё – до лампочки!», объявлением заинтересовались. «А чё, - нерешительно сказал Лешка, - говорят, прикольно играют. Пойдем, посмотрим?» «Пойдем» - вздохнул Коля, высыпая из карманов магазинную сдачу. Купили билеты. Попугали глазеющих на людей рыбок. Зашли в буфет. «Глянь, Коль, твоей мелочи еще и на минералку хватит... Во какая вода, крымская! Разлив города Саки…» «Не…не буду, Леха, я эту муть пить. Я лучше тебя в зале подожду…»
Состязание проходило с переменным успехом: то «Зона» на юмор навалиться, то «Выход» шутку ввернет. Но к середине «Домашнего задания» Лешка с Колькой зевать стали. Не с-меш-но! Анекдоты старые. Действие никудышное. Не шоркает, не колбасит… Зрители замороженные какие-то. На все, происходящее на сцене, как на смерть короля Лира реагируют. Тишина… Слышно как в животе у Лешки вода крымская бурлит. «Все! – говорит Леха. – Я так больше не могу. Я фанатеть начинаю!» И давай после каждой бестолковой реплики в ладоши хлопать, улюлюкать, кричалки убойные на ходу придумывать. И Коля туда же. В группу поддержки. Свистит. Фанатика изображает. Люди оглядываться начали. Шикают. Плечами пожимают. А одна тетка, впереди, как повернется, как глазами зыркнет: «Перестаньте ржать! Ведь вы же на КВНе!» Но ребята ни в какую: «Даешь «Зону»! «Эй, запасные, покажите этим тугодумам, где здесь выход!»
В общем, выдворили друзей из Клуба через парадные двери…с почетным эскортом… «Ничего, - пробасил Лешка, отряхивая слегка помятую куртку, - зато время весело провели! Будет что вспомнить о…КВНе.»


КЛАВКИНО СЧАСТЬЕ

Сразу после войны это было, в году 47 или 48, уж точно не помню. Мне, внучок, годков было не много. Если б тятя с мамой в разговорах домашних о случае том не вспоминали, забылось бы. А с разговорами – будто вчера произошло, хотя родители, почитай, лет тридцать назад один за другим ушли, да и я уж давно бабкой стала.
Голодно тогда было очень. Зима выдалась ранняя, многоснежная. Из города по насту редкие сани проскочат, да и то налегке, с каким-нибудь сельскохозяйственным инструментом. После войны, подъема всеобщего, на севере Карелии последние зернышки по амбарам и полям собирали. Жили бедно да счастливо. Уж не знаю, почему так весело в деревни было. А может, молодость в крови играла, патриотизм народный? Такого гада – Гитлера – задавили! В конце ноября с обозом кумачовой материи и мебели для клуба бумага из города пришла. Начальство партийное передовиков-ударников со всех таежных уголков в центр собирает. Зима. Озера встали. Самое время – уму-разуму поучиться, а то и почесть какую заслуженную получить. Из Калевалы нашей на совещание в саму столицу тетку мою, Клавдию, снарядили. Активистка. Лучший колхозный бригадир. Муж на фронте погиб, страну от ворога защищая. Троих ребятишек тети Клавы мы к себе взяли. Вчетвером не пропали, то вдесятером точно не пропадем! «Езжай, Клавдия, спокойно, - выдохнул тятя. – За деток не беспокойся, с голода не помрут». Посадили тетю в чудные деревянные сани, запряженные выносливой молодой лошадкой Глашей. На сани – карета! С резными наличниками, сидушками, облучком! Председатель распорядился, из своего двора выделил. Чтоб не посрамила район! На дорогу харчей дал из неприкосновенного запаса. Да Клавдия все нам, на детей передала. Себе только краюху хлеба оставила. Мир, мол, не без добрых людей.
Повез Клаву до станции Макар, дюжий мужик, с фронта в первый год пришедший, ногу ему осколком снаряда перебило. Вот он и приспособился при лошадях, при председателевой двуколке возчиком состоять, все не пешком ходить. Дорога лесная да через озеро. Согрелась Клава под овчиной шубой. С часок даже вздремнула. Солнце из-за леса выкатилось. Заблистали макушки дальнего берегового ельника, заискрился, заблистал огнями самоцветными гладкий озерный наст.
Вдруг Глашка всхрапнула, судорожно передними ногами засучила. Будто испугалась чего. Макар от солнца глаза под шубенку спрятал: «Мать честная! Медведь!» Клава на санях привстала. Точно! На озере, у самого берега, медведь лося дерет. Молча. Жадно. Наверняка – шатун. Загнал лося на крепкий лед, чтоб брюхом снег не утюжить. По льду от косолапого не убежишь. Возница лошадку успокоил, в сторону от берега опасного повернул… «А ну, стой!» – Клавдия быстро соскочила с саней, выхватила из-под сиденья завернутый в тряпку топор и решительно зашагала по крепкому звенящему насту, будто и впрямь в гости к хозяину леса собралась. «Ты что, девка, сдурела! Куда пошла! Тикаем отседова, пока медведь не учуял!» «Сиди, Макар, где сидишь… Если со мной что случится, в деревню гони, за подмогой. Ты мне с одной ногой не помощник». «Вернись, Клавдия! Вернись, слышишь!» - Макар беспомощно заковылял вслед ушедшей далеко вперед женщине. Клавдия не обернулась. «А ты куда! – раздосадованный мужик хлестнул рукавицей, ткнувшуюся ему в плечо, лошадь. – Тпру, вислогубая!»
Клава была уже в десяти метрах от занятого едой изголодавшегося зверя, когда его чуткие ноздри уловили чуждый посторонний запах. Медведь повернул в женщине настороженную липкую от крови морду и замер. Не зная откуда у нее взялась эта злая безудержная решимость, откуда нашлись нужные слова, неведомые карельские заклинания, нахлынули горькие русские плачи, но глядя куда-то вглубь своего и не своего человеческого существа Клава заговорила: «Медведюшко, хозяюшко, не тронь меня, не ломай мои хрупкие косточки, не терзай мою белу грудь. У меня детушки голодные. Отдай мне еду тобой добытую, поделись-расщедрись, не жалей лося сохатого. Не гонись за мной, не ищи меня и добычу свою. А не то не жить нам обоим на свете белом! Не уйду от тебя я без мяса сытного, малым детушкам пропитания…» С теми словами ведовскими отрубила она заднюю лосиную ногу и, не оглядываясь, по снегу к саням поволокла.
Не рявкнул медведь, не шелохнулся даже… Клавдия ног под собой не чувствовала, холода зимнего, ноши непосильной не замечала… Охая, хлопая шубенками об полы долгого тулупа, Макар навстречу метнулся, ляху лосиную на сани погрузил… Потом на берегу у жаркого костерка часть лосятины разделанной глубоко в снег закопали, а часть, большую, в холстину завернули и в сани положили. Макар детям, родне - мясо отвезет. До приезда мамки кровиночки родные теперь продержаться, бульончика горячего похлебают! Поехали, Макарушка, на станцию. Быстрей приедем, быстрей домой вернешься… Переночевав в Кеми, отправилась Клавдия дальше, столицы покорять.
Как сейчас помню, смотрю в окно: Макар в карете председателевой к нам во двор заворачивает. Важный. Морозный. Как мамка с тятькой на мужика налетели! Отец и мама мои за с ...

 Отправлено: 03.04.07 09:52. Заголовок: Re:

... естру испугались сильно, на возницу непутевого накричали. Но, когда он лосятину из холстины хрустящей выпростал, отошли маленько. Что с колченогого взять?.. Не один раз Макар историю про медвежью оторопь и Клавкино счастье сельчанам рассказывал. Мало кто верил. Сказкой сыт не будешь. А то, что дети тетины веселые да накормленные с горок снежных катаются – в диковинку! Ах, Клавдия, Клавдия! Забубенная головушка! За детишек голодных и медведю глаза выцарапает!.. Родители уже не сомневались, остаток ноги лосинной как должное приняли, когда сестра домой вместе с бумагами столичными возвернулась. Не тронул лесной хозяин мясо заговоренное… Народу в избу набилось – тьма! Никто на грамоты и вымпелы заслуженные и не глянул. Все родные, соседи, старики на лавках, дети на печке еще и еще Клавдию о подвиге ее расспрашивали…
Быль эту, прадедом твоим пересказанную, я тебе, внучок, передаю. А ты уж дальше передай, если интересно стало. Тетя Клава до самой пенсии в колхозе нашем председательствовала. Не на много брата своего, тятю моего, пережила. Смелая была женщина, совестливая. Пусть память о ней подольше на земле калевальской живет.

 Отправлено: 03.04.07 09:56. Заголовок: Re:

По просьбе выпускника 1 батр. 1988 г.в. Олега Мошникова. P.S.Сам я не писатель

Олег Мошников

Вариация на тему
"Слово о полку Игореве"


Взвился сокол, в небе тая.
Уходил походом князь.
И княгиня молодая
Ждать надежу поклялась.

Закатилось красно солнце...
Тьма внезапная легла,
Тень над полем ратоборцев
Соколиного крыла.

Молит Небо Ярославна!
Сердце вещее ожгло:
Сколько воев православных
На чужбине полегло...

Князю выпало плененье -
То не путы по рукам -
Самоцветные каменья
Предлагал урусу хан,

Пировать, не ссоря рати,
Погуляй, потешься гость!..
И единой боли ради –
Камни собранные в горсть.

Звонок кубок бирюзовый!
Лести ласковая плеть...
Лишь в степи, под звездным кровом,
Сладко грудью холодеть...

Обернись, не медли, Игорь,
Скроет раны алый плащ,
По тебе, сквозь сутемь ига,
По Руси Великой плач!









Караул

Гляжу я в ночи караула
И узнаю своих ребят –
Луна щербатая блеснула,
Штыки примкнутые горят –

И разводящий их сутулый –
Заговоренная мишень.
И бахрома лесного гула
Вцепилась в черную шинель.

Кругами вздрагивает память,
Все зорче ночи забытьё:
Луны подтаявшая наледь
Хранит дыхание моё.




Полигон

Мир полигона – дороги и связь –
На карте штабной отпечаток руки.
Линии стянутые в узелки.
Линии жизни ложатся на грязь.

Собраны гильзы. И сонно гремят
Траки, катушки и ведра в тылу.
По бездорожью, как танки, дымят
Рощи, вспугнув золотую золу.

Кружит по мертвым полям листопад
С белой снежинкой в петлице косой.
Сыплются листья за красный подклад
Или шинель тяжелеет росой.

Тлеют горячие нити в июль.
Смыты с ладони дороги войны.
Ранней весной зацветет Чебаркуль…
Жить и опять умирать до весны.






Рядовой Гулливер

Лето…отпуск…полминуты
На кино или халву…
Муравьи, как лилипуты,
Заплели меня в траву,

Мои мысли без пилотки
Размотали как клубок
И измучили щекоткой
Мои пятки без сапог.

Место занято под солнцем –
И, да здравствует жара!..
Пересох до дна колодца
Человек - Олег-гора.



Пастораль

Урал… Испуганная птица
Тревожный проклинает кров:
Ей до светла кричать и биться
О каменный ночной покров.

Ей бесконечно одиноко
Нести под сердцем пустоту.
Она, как весточка от Бога,
Обречена на высоту.

Она до самого рассвета
Непререкаема, как гул
Сухих лавин, сошедших с веток
В часы, когда весь мир уснул.

И караульные собаки
Со всех пустующих дворов
Пасут, покусывая траки,
Железом пахнущих коров.



Концерт

«В полях над Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой…»
И тесен зал колонный
Становится порой,
Когда дивизионы
Берут гитары в строй.
Простужены колонки.
Гудит сердитый бас.
Но лишь одну девчонку
Кружил военный вальс,
Клялись артиллеристы
В любви лишь ей одной!
А девочка-солистка
Дышала той войной…
Прозрачней плачей светлых
Звучал ее вокал,
За горечь дней победных
Ей зал рукоплескал.
И взор ловил смущенный
Мир юный, мир живой,
Ансамбль дивизионный,
Оркестр духовой.



Перед парадом

Поздний час на небе вышил
Серебристый аксельбант.
Поднял палочки повыше
Барабанщик-музыкант.

Громко тикало светило,
Тень карабкалась к нулям,
Площадь эхом подхватила
Молодой сердечный ямб,

Чтобы взяли шаг единый –
Чередой единых снов –
Белоруси, Украины
Роты марсовых сынов!

Рассыпаются команды:
Коридор прогону дан.
Бьют уральские куранты…
Слушай, слушай барабан!


Сирень

Выпускникам Свердловского
военного училища

Лейтенанты мои, лейтенанты!..
Надевают парадки сирени,
Шиты к выпуску алые канты
По лазури рассветов весенних.

Несвобода - на пушечный выстрел.
Кто на ту, кто на эту "гражданку"...
По особому нежному свисту
Узнавали слепую болванку,

Равнодушно упавшую рядом,
Переврав адресок по ошибке...
Всё, чему нас учили когда-то,
Оказалось ненужным и зыбким.

Пожелтели вчерашние письма
Из Свердловска...из прошлого века...
Под резинкой буссольною близко
И недвижно тяжелое веко:

И все дальше, все больше отчасти
Полигонами сонными грезит...
И лежит безымянное счастье
На высотках цветущих предместий.





* * *

На даче Жукова – цветы.
Замки – на ведомстве военном.
Сомкнулись мокрые кусты,
Стальная сетка: непременно,
Царапать, жалить и колоть,
Настороже, во всеоружье! –
Испытывая дух и плоть,
Привязанность к державной службе.

На карауле – тишина.
Скользит по проволоке солнце.
Привита роза и война
К почетной ссылке полководца.
Солдат. На службу не роптал.
Отец уральской обороне!
А он – без памяти – устал:
Зане – на даче похоронен…

Сорвать агатовый цветок,
Развеять стойкий запах смерти,
Остановить, прервать отток
Времен, людей, событий, тверди!
Раскаты громкого «Ура!»,
Живые волны не стихают:
Айда, ребята, за Урал,
Служить Отечеству стихами!

Полки, потешные полки:
Не будет нас – границ не станет…

Иные тронет лепестки
Шипами раненная память.


Свердловск – Петрозаводск
1986 - 2006 гг.

* * *

Седое озеро Балтым.
горят костры,
и ночь как дым
над одиночеством твоим
до дна,
до дна испив печали
с ладоней
бережных
земли…

В тумане,
днищами качая,
по небу плыли.


* * *

Брось, капитан,
горсть земли
в отражение,
выбей в десятку круги на воде.
Брось, капитан,
ты не выиграл сражения
И не представлен,
посмертно,
к звезде.

Списки потерь,
под метелью осколочной,
В дни наступленья
молчат о тебе...
Пли, капитан!
Не ругай себя сволочью
За недалеты в военной судьбе,

Без ориентиров,
с неверными целями…
Чувствуя глубже усталый металл –
душу,
до полного обледенения
черных, осенних, проточных зеркал,

Брось, капитан,
горсть земли
в отражение...



Осколок

«В Афганистане,
в «черном тюльпане»…»
А.Розенбаум

Война. Признать ее ошибкой…
Признать, что без вести пропал
В Афганистане… В жизни зыбкой
Смертельный чувствовать металл

И ждать скольжения чужого,
В больничный глядя потолок,
Укола в сердце ножевого…
Когда на марш уходит полк

И нет пути железной птице
В другой безоблачный Союз:
О прутья призрачной границы
Разбился драгоценный груз.

И лопасти, как лепестки,
Покрылись красною росой:
Кто был живой – тот на куски,
Кто впаян в цинк – тот как живой.

Война – пол пробкою бутылки.
Хлопок… И за полночь затих
Осколок, видно по ошибке,
На годы переживший взрыв.
















КАЗУС

В восьмидесятые годы овладевал профессией родину защищать курсант военного училища Альберт Дубравин. Отличник, умница. Но многие природные лишние килограммы веса делали его службу невыносимой. Алик усиленно занимался бегом, вставал до подъема и одиноко до самого завтрака кружил по пустынному заснеженному стадиону. Встретишь его веселого, в мокром стеганном подбушлатнике: "Ну, как дела, Альча?" "Да вот сбеганул семь кружочков слигонца!".. Мы так его и звали Альча-слигонца-похудел-на-метр-с-лица. Сбросит пару-тройку килограммов, а в отпуске опять наберет...прямо напасть какая-то... И вот, последний курс, сдача зачета по физо с оценкой. Испытуемый подходит к перекладине: "Упражнение - подъем переворотом!" На Альберте узкие в поясе брюки, куда он умудрился впихнуть свое непослушное пузцо, легкие сапожки - все как надо. "И-и раз !"- Алик делает десять подъемов, а на последний, на положительную оценку, у него не хватает сил. Мамины пирожки и приталенные брючки сыграли с ним злую шутку: ноги не перевешивались на ту сторону гимнастического снаряда. Зацепившись двойным подбородком за перекладину, Альча завис и похоже надолго. "Ш-ш-ш"- донеслось до строя. "Ш-ш-ш" - сквозь плотно сжатые зубы выводил подневольный "гимнаст". "Что-что, Дубравин, говорите громче?!"- не выдержал преподаватель. "Ш-ш-ширинку застегните, товарищ полковник!" - осмелился произнести в конец измученный курсант. Казус... А зачет-то поставили!



ОБ ОФИЦЕРСКОМ МУНДИРЕ И ДЕВИЧЬЕЙ ЧЕСТИ

«Приехала! Приехала, Гриша! Из самой Уфы! – кричал мне через все расположение батареи Айдар Минихузин. – Что делать, братка?» Что делать, что делать… Жениться! Кто же знал, что она ответу на письмо «Счастливому курсанту» поверит. «Полюбил с первой строчки, приезжай – не пожалеешь»… Пошутил молодец – полезай под венец! Айдарик, дружок, всем своим коротким, но мощным телом ко мне приник, совета просит. Доигрались!.. А как хорошо все складывалось! На излете Перестройки командование Свердловского артиллерийского училища коллективные увольнения разрешило. Благо было куда пойти. Кино, театры, музеи… Но постепенно все культпоходы свелись к одному, так сказать, приобщению к прекрасному – вечерам в дамских учебных учреждениях. Медицинское, педагогическое, кулинарное - глаза разбегаются. Девчата тепло и настойчиво зазывали к себе будущих офицеров. Своеобразные соревнования на лучшие посиделки в женских общежитиях устраивали. В конкурсах, танцах и пирожках – отказа не было. Кто желает продолжения банкета, пожалуйста, за отдельную плату и в индивидуальном порядке. В очередной выходной, если не в увольнении, то на КПП училища, расположиться можно. Опять же без пирожков и пироженных это дело не обходилось. А тут и тренировки роты почетного караула не за Уральскими горами. Впору и себя показать. На площади Пятого года на парадах войск Свердловского гарнизона равных нашей роте не было. Ровная коробка. Шаг. Подбородок. «Кричали женщины «Ура!» и в воздух лифчики бросали!»… Дружок мой, хитроумный татарин, в коробке не ходил. Ростом не вышел. Айдар другим брал. При неимоверной природной силе и вечно набыченном виде, был он добр и застенчив. Трогателен даже. За что и попадал впросак в безобидных ситуациях. Хотя бы взять это злополучное письмо… А до того вообще чуть не пропал братка. Из-за любви…к родине. Недалеко от училища стаяло кафе-«стекляшка». Любили мы там с Айдарушкой сочку попить. В увольнении, а когда и в самоходе, девушек угостить. Время с толком провести. Да разве дадут двум молодым интересным людям посидеть спокойно. Тем более 21 апреля, в день рожденье Гитлера. Я, может, и не запомнил бы вовсе этого поганого числа, если бы дружок мой любезный к сему руку свою тяжелую не приложил. После праздничных речей и факельного шествия местные неофашисты в «стекляшку» закатились. И один из фаши, в черном плаще, с повязкой «СС» на рукаве, об стул Айдарика зацепился. «Русишь швайн!» прозвучало, как выстрел из 100мм орудия в притихшем зале, немецкое ругательство. Это татарина-то! Свиньей!.. За то, что за родину постоял и сволочь расфуфыренную через разбитую витрину на улицу вышвернул, пришлось Айдару на партийном собрании ответ держать. «Так, товарищи, - начал собрание парторг дивизиона, - сегодня рассматривается персональное дело кандидата в КПСС, сержанта Минихузина, жестоко избившего гражданское лицо, родственное одному из уважаемых людей нашего города». Курсанты головы опустили. Тут и до исключения отмолчаться можно! Я руку тяну, с места вскакиваю: «Да он, товарищ майор, не гражданского, он нациста избил!» Наступила гробовая тишина. «Так, - решительно произнес парторг, перелистывая страницу протокола, - переходим к следующему вопросу повестки дня…» После собрания вся батарея Айдару руку жала, плечи его могучие охлопывала: «Молодец, зема! За честь батареи постоял!»… Молодец-то, молодец, а вот с письмом промахнулся. Приехала Айгуль из Уфы, словам «искренним курсантским» поверила. Хотя братке поверить можно. Это я ему, грешным делом, формулировки любовные подсказывал. Так, для разнообразия казарменной жизни письмо сочинять помогал. Айдар не станет через дыру в заборе от суженной улепетывать, он ужас какой совестливый. Из тех, кто после выпуска на КПП, как на мостик корабля жизни выходит. Лейтенант! Красавец! И замершим от восхищения девушкам командует: «Эй, курносые, кто за меня замуж пойдет?» Тут уж у кого смелости хватит. Офицерской женой стать. По гарнизонам дальним скитаться. Бывает, что и счастье свое трудное находят, не упускают. За то честь им и хвала. Вот и Айгуль. За любимым курсантом в Свердловск ринулась. Молвы людской не побоялась. А молва уже на страницах газет прописалась. Две непримиримых первокурсницы мукомольного техникума статью в молодежную газету о вероломстве курсантов накропали. И название же такое ехидное подобрали - «Об офицерском мундире и девичьей чести». Глаза комсомолкам на культпоходы курсантские открыть захотели. Фольклор солдатский позором заклеймить. Мол, «военные вечера в мукомольном техникуме «случками» называют. А некоторые особы на форму военную как бык на красную тряпку бросаются. КПП училища толпами осаждают. Стыдно, – пишут подруги. – Наболело». Наболело - не чеши! Дописались красавицы до того, что отцы-командиры культурные мероприятия напрочь отменили. Прощайте совместные вечера, КВНы, пироги и ватрушки. Индивидуальными героическими самоходами, самоволками то есть, дела не поправишь. А как упомянутое все в той же вредной статейке звание «Санитаров каменных джунглей» оправдывать прикажите? А?.. Возмущенные представительницы передового свердловского студенчества барышням склочным выходку их не спустили. В темную и в светлую космы намылили. Пришлось подругам в другое учебное учреждение перевестись. А затем и в другой город уехать. Нечего напраслину на мальчиков возводить. Женихов в стенах казенных хоронить. Есть умницы в русских селеньях! Не из обиды они в Свердловск приезжают, а за счастьем великим, за мечтой лазоревой… Я как Гулю из Уфы увидел, понял - хорошая девушка. Тихая. Симпатичная. Говорит складно, смотрит ласково. И Айдар успокоился. К слову моему прислушался. Все правдой в том письме было! И про любовь, и про свадьбу! Да и как по-другому, я ведь через полгода на той свадьбе свидетелем был! Правда, когда за длинный стол аксакалы, родственники с обеих сторон сели, оконфузился маленько. Жениха и невесту поздравил. Хотел тост за дружбу произнести, а вышло – за службу. За славу русского оружия, победы Дмитрия Донского и Ермака Тимофеевича вызвались выпить…пять человек. Пришлось мне срочно обходные маневры искать, на ходу речь свою перестраивать и – попросить потомков Батыя к тосту присоединиться. Встали все. Даже местный мулла со скамейки поднялся и весело так в четки пулеметные застрочил. Гильзу от артиллерийского снаряда, на два с половиной литра, по кругу пустили. Правда, халтурили правоверные. Только бороды в водку макали. Так что вскоре ко мне одонок, литровый, обратно в руки приплыл. Пришлось за честь российского мундира отдуваться… Когда сознание мое отключилось, братка рассказывал, как меня от недоумевающих гостей уводил, на брачное ложе на покой укладывал, и как мы пели, обнявшись, неувядаемый батарейный шлягер: «Полчаса, полчаса до подъема осталось, и опять в самоходе «мотор» я ловлю. Полчаса, полчаса, не смотря на усталость, я люблю это время, бесконечно люблю! А-а-а! А-а-а!»… Люблю, Айдар! Люблю, Гуля! Люблю!!


ПЕРЕКАТЫ

«Все перекаты, да перекаты… Послать бы их по адресу! На это место уж нету карты – идем вперед по абрису…» Спотыкаясь об узлы и чемоданы, буруны и пороги жужжащей в походном плеере песни, продвигался я к своему купейному…вернее, к спальному вагону… Ну нет, говорят, у них ни плацкарты, ни купе… Одно СВ осталось, еще каким-то чудом не занятое... Я своим камуфляжем армейским пропотевшим чую – надо брать! Никто, конечно, денег переплаченных не вернет… Да жизнь командировочная буфетная поперек горла встала. Я билет – цап! И – на перрон. По пути к месту временной дислокации странности всякие замечать начал. Перед дверью моего купе какие-то амбалы перекаченные толкутся, шепчутся, на мои майорские погоны глаза таращат. А мне-то что? Пусть любуются. Я баулы свои под седушки распихал. Сало, колбаску, селедочку на столике разложил… И тут в купе мужчинка чернявенький заходит. Костюмчик - джинсовый, ухоженный. В руке – чемоданчик. Я руки о штаны вытер – знакомиться, значит, собираюсь. Тот руку жмет и лопочет что-то на ломанном русском или плохом испанском… И манеры – какие-то балетные… Вот так сосед! Испанец… Слава КПСС, я, еще будучи курсантом военного училища, вопросы: «Ваше воинское звание?» «В каком соединении служите?» «Как фамилия командира батальона?» - на пяти враждебных европейских языках – затвердил до мозолей. И – к месту ли, не к месту всю эту абракадабру иностранцу вывалил. А испанец ничего попался – понятливый: кивает, улыбается, «Си-си» говорит. У амбалов в дверях лица квадратные в ромбы повытягивались, когда я бутылку водки из вещмешка дорожного вытащил. А Филя (вообще-то он Филиппом представился) пирожные и коньяк из чемоданчика достал. Но - от водки не отказался. Пальчиками хрустнул, мизинчик, эдак, противненько, в сторону отставил и – одну, вторую, третью рюмочки – глоточками маленькими продегустировал. Эстет. Прозрачный, тонкий. Весь какой-то из себя субтильный, уставился на меня – глаз не сводит… Э-э, думаю, отставить! Купе двухместное. У порога качки мускулами хрустят. Поди, знай, что у парня на уме. А ну, навалятся? Ориентация неправильная границ государственных не имеет… Решил я Филю на вшивость проверить. На ближайшей станции, ненавязчиво, пальцем в окно тыкаю: «О, женщины! Донны, мать ети, Маши! Красавицы!» По платформе шныряли стайки торгующих картошкой и яблоками старушек. «О! – заблажил испанец, - Руссо! Любовь! Маша!» И телефон сотовый – в брюликах и золотых цепочках – из штанов вытягивает. На кнопки драгоценные давит. Фу, от сердца отлегло, вроде наш парень! Только навороченный до чертиков. Старается. На аппарате заморском «Свадебный марш» Мендельсона наигрывает. «Ты, товарищ, со своего сокровища ввек не дозвонишься! На мой, отечественный!» - Сам номер набрал. Дозвонился… Обмяк Филя. Заворковал. Я, тактично, в коридор ретировался. До туалетной комнаты. «Носик попудрить». Тут меня «квадраты» в квадрат взяли: «Ты как сюда попал? Ты знаешь, с кем едешь? Это наследный принц Испании Филипп-Хуан-Антонио и пр. пр. высочайшая подноготная. С ним рядом муха не сядет, а ты - приземлился! Смотри, служба, того… Закусывать не забывай. Не посрами державу.» «Не вопрос! Сделаем!» Битюги меня под ручку в туалет и обратно в купе проводили. К другу Филиппу. Принц на подушки откинулся. Глаза – как у мартовского кота. Пирамидку из телефонов и пирожных на столе строит. Не подвела, стало быть, зазнобушка. Утешила. Ну, тут и по рюмашке не грех! Приговорили мы водку, потом коньяк заморский. Вспомнили антифашистское сопротивление. Общих знакомых: Сервантеса, Гарсиа Лорку, Хулио, как его бишь, Иглесиаса. Чем больше пили – тем лучше понимали друг друга. Святую инквизицию пожурили. А, когда до испанских завоевателей дошли, Филя загрустил: «Я есть плохой испанец. Наследный принц. Мои предки – конкистадоры. Индейцев – пиф. Ацтеков – паф…» Вот-вот слезу пустит. «Пиф-паф, говоришь?.. Ну, с кем не бывает? А я, брат, русский офицер! С командировки домой еду… Э-х! Ежели по-свойски, начистоту, знаешь, в чем сила нашей Красной Армии? В особой организации организма, всякой заразой европейской не измученной! Вот, смотри! - и носок защитный с ноги стягиваю. – Чувствуешь запах? А!!! Потому-то в казармах дух стоит непобедимый! Что носки… Портянки вдоль коек – знаменами реют!.. А песни наши? Так за душу возьмут – не выкарабкаешься! На - послушай…» Сую Филиппу плеер с песнями Кукина, Клячкина, Городницкого. Прибалдел принц, заслушался. Ушел в дальние походы Филипп Хуан Антонио. На остаток мутный в рюмках не реагирует. «Ну, давай, Филиппушка, на посошок! Поспать надо. А то ребята твои с ног валятся, охраняючи…».
Звякнули рюмочки…банки и прочая громоздящаяся на столе посуда. Обнялись мы с Филиппушкой крепко - на почве любви к женщинам и великому русскому языку… Перед тем как спать завалиться, включил я плеер на полную катушку. Разодрал наушники. Втиснул кнопку Филиппу в ухо, другую - в свое запихал. Чтобы с песней и другом в пути не расставаться… Так и уснули. Под стук вагонных колес. Храп охраны. И дрожащий в двух тонких проводках, сближающий судьбы, народы голос Юрия Визбора: «Лыжи у печки стоят, гаснет закат за горой, снова кончается март, снова нам ехать домой…»

 Отправлено: 19.04.07 14:25. Заголовок: Re:

Кома пишет:

цитата:

Пойте вместе с нами!

Андроша, я может просмотрел, но, навряд ли. На мой взгляд, на данной ветке много оч. хороших и душевных текстов. Правильных, что-ли , трогательных. А где наша, одна из любимых (2-й роты 1988 г.в.), не раз исполняемая на балконе 25 группы на бис: " На Уктусе стелится туман (могу подзабыть), затихает в роте балаган..." (Для непросвещенных, далее идет повествование о фрагменте из жизни нормального курсанта, кот-му не чуждо ничего человеческое: самоволка, любимая девушка. экстремальное возвращение в роту...). Музыка из к/ф "Выше радуги" "Засыпает синий Зурбаган".
К слову, когда на балконе начилались песнопения, часовой, охраняющий склады напротив забывал о службе и частенько не замечал разводящего/начкара...

Восполни, дорогой, этот пробел. Пролей на душу "бальзама" (Как рижанин прошу ).
А вообще, из личных воспомининий, замечу, что Андрей Кривоборский, наш ротный самородок-бард . Спасибо, тебе за волнующую лирику в обстановке курсантского бытия .

 Отправлено: 19.04.07 16:03. Заголовок: Re:

Максимов О. пишет:

цитата:

Пролей на душу "бальзама

По Уктксу стелится туман
Затихает в рот е балаган
Часовой кимарит под навесом
И луна выходит из-за леса

К телефону я бегу босой
Ждет курсанта юная Асоль
Дома нет ни матери ни брата
Приезжай , свободна на ночь хата

Припев

2 часа на часах, до подъема не много осталось
На последние деньги мотор я ловлю
В центр города еду, забыв про усталость
Я люблю это время беззаветно люблю

2 куплет

Утром я приеду чуть косой
И забуду страшную Асоль
Лучше путешевствовать по Нилу
Чем ночами ездить к крокодилу

К телефону вновь бегу босой
И звоню другой уже Асоль
Приезжай родители на даче
На такси обратно дам без сдачи

Припев

2 часа на часах, но опять я не знаю покоя
И как прежде на дачной мотор я ловлю
Не могу я понять, что творится со мною
Все люблю это время беззаветно люблю.

 Отправлено: 20.04.07 09:41. Заголовок: Re:

Кома 2тр 1988 пишет:

цитата:

К телефону я бегу босой Ждет курсанта юная Асоль Дома нет ни матери ни брата Приезжай , свободна на ночь хата

Спасибо, дорогой! Освежил ощущения .

 Отправлено: 12.05.07 00:42. Заголовок: Re:

 Отправлено: 02.03.11 15:29. Заголовок: Написал под впечатле..

Написал под впечатлением о предстоящей встречи свыпускниками на Юбилее...

20 лет 20 му выпуску...

шаг стараясь чеканить идем мы поротно повзводно
поредели ряды нелегко строевым нам идти (ходить)
хоть отмашка не та не у всех смотрят вверх подбородки
но зато командиры как прежде идут впереди
(но зато снова вместе бьет сердце набатом в груди)



Разбросала судьба нас по миру и жизнь помотала (потрепала)
Нет страны той которой клялись беззаветно служить
Разделили границы единые братские страны
Ну а мы офицеры (замполиты) назло продолжаем дружить



Двадцать лет пронеслись как отметили выпуск двадцатый
Но закрою глаза я и вижу как летней порой
Четким строем походной колонной идут лейтенанты
Роты восемь четыре и мы с батареи второй




ПРИПЕВ

кпп, танк, катюша, столовая, плац и казарма
караулка, штаб, клуб и учебные корпуса
ты родное Свердловское ВВПТАУ
и все также прекрасна Уктуская наша гора
(и вдали зеленеет Уктуская наша гора)- просто вариант

 Отправлено: 02.03.11 15:35. Заголовок: В училище с середины..

В училище с середины первого по третий курс был замкомвзводом...не знаю , может старею, но скажу прямо...уважал свой взвод и любил свою группу...большинство песен около 30- ти посвещено событиям , как в Гвардейской второй батарее , так и в родной группе:


Группа 202- развеселая



- КМБ , погоны, форма просто класс
- Первый взвод товарищ
- Поздравляю Вас
- Есть ответил гордо, кивая головой
- Так и оказался я в 202



Припев : 1взвод, 2 группа, батарея тоже 2
Как присягу я запомнил эти четкие(новые) слова
Через месяцы и годы Всем могу сказать в ответ
Что моя 202 – меры нет



- Шара, масса , Доня, день бежит за днем
- Снег квадратом сложим
- Шваброй(Машкой) пол натрем
- Сапоги нагладим, вставочки вошьем(воткнем)
- Шапка как казарма (училище) напоминает дом
-(Шапку сложим домиком, Аксинью запоем)




Припев : 1взвод, 2 группа, батарея тоже 2
Как присягу я запомнил эти четкие(новые) слова
Через месяцы и годы Всем могу сказать в ответ
Что моя 202 – меры нет




- Стажировка, баня , ДОСы, манит кроссами Уктусс
- В город ночью в самоволку
- Убегаю я ж не трус
- но всему конец приходит ,вот и ГОСы подошли
- Все зубрю ,пишу шпаргалки от зари и до зари





Припев : 1взвод, 2 группа, батарея тоже 2
Как присягу я запомнил эти четкие(новые) слова
Через месяцы и годы Всем могу сказать в ответ
Что моя 202 – меры нет

- Вот итог учебы, модный словно франт
- Молодой безусый ( и стройный)
- Красивый лейтенант
- Рубль под коленку ,мелочь вверх летит
- Встречай Страна и Армия – готовый замполит




Припев : 1взвод, 2 группа, батарея тоже 2
Как присягу я запомнил эти четкие(новые) слова
Через месяцы и годы Всем могу сказать в ответ
Что моя 202 – меры нет