Отправлено: 12.04.06 09:12. Заголовок: Литературно-поэтический кружок. Стихи. Проза. Обсуждения.

Помещаем понравившиеся стихи ( армейское "творчество" размещать в разделе анекдоты)
Ссылки на прозу.
Обсуждаем популярные литературные произведения.
Обсуждаем кинофильмы,телесериалы.
Морально-этические проблемы.
Вперед!

 Отправлено: 30.05.06 22:11. Заголовок: Re:

Александра пишет:

цитата:

Олег, откуда этот рассказ?

Из Сети.Пару месяцев назад увидел,прочитал,сохранил...

 Отправлено: 31.05.06 04:55. Заголовок: Re:

O.Borovkov пишет:

цитата:

.. и это тоже праздник

Мне эта история тоже понравилась.
Оставайтесь всегда людьми....
Олежа, спасибо.

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется,-
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать...

 Отправлено: 31.05.06 07:11. Заголовок: Re:

Олег дал вспомнить об одном произведении В. Пикуля "Каторга", один из отрывков:
... Перед Корнеем разложили пачку измятых русских денег, набор японских открыток с позирующими проститутками и бутыль с английским виски.
- Все твое, - сказал офицер на ломаном русском языке, но Корней его понял. - Можешь забирать. Сначала говори: куда пойдет храбрый Слепиковский, где его встретит Быков?..
Корней оглядел гроздья еловых шишек, свисавших над ним, позавидовал весело скачущим белкам. Потом понурил голову, готовя себя к самому худшему. Но - промолчал. Тогда его стали пытать и мучить тесаками столь жестоко и бесчеловечно, что он орал изо всех сил, а с соседнего хутора отвечала ему телка - долгим и жалобным мычанием. Потом он видел, как стянули с него сапоги и сунули в костер его ноги...
- Где Быков встретит Слепиковского?
- Не знаю никого... ничего не знаю!..
Вспомнилось, как бил его следователь Недорога, и он не выдержав побоев, подписал все протоколы допроса. Но теперь ничего не надо было подписывать, а только произнести единое слово "Сирароко" - и страдания кончились бы сразу. Но он принял от самураев неслыханные муки, так и не сказав ничего своим палачам. Последнее, что запомнил парень, это как ставили его на колени. Потом велели наклонить голову...
За его спиной взвизгнула сабля!
И, потеряв голову, он не потерял своей чести.
Безвестный каторжанин "от сохи на время" Корней Земляков жил хуже других, а умер он лучше тех, которые жили лучше его. Он отошел прочь с земли как честный русский человек, как верный патриот России-матери, которая - волею судьбы - воплотилась для него в этом острове людских невзгод и печали.

 Отправлено: 31.05.06 07:41. Заголовок: Re:

Всем привет! Трудно печатным словом передать чувства, эмоции... Рассказ "Уродливый" это... Спасибо.

 Отправлено: 05.07.06 10:04. Заголовок: Re:

O.Borovkov пишет:

цитата:

Детектор лжи

Вот она, вечная борьба добра со злом к чему приводит...
А я , между прочим, обедал....Хотя, школа СВВПТАУ, сами знаете...
В общем, здорово!!!!Где нарыл-то?????

 Отправлено: 29.08.06 08:54. Заголовок: Re:

МАМА.

Мама купила мне велосипед. Я прыгал вокруг нее как ребенок. Да я и был ребенком шести лет. Немного оседлав свой восторг я отошел в сторону:
-Спасибо мама, как-то застенчиво сказал я.
Да, я никогда не был ласковым ребенком. Чтобы там обнять и поцеловать, прижавшись к ней. Никогда.
-И в кого ты такой неласковый, улыбаясь говорила мама.
-Ну мам,- я же ласков с девочками, меня даже Ленка вчера поцеловала.
-Эх ты,- обхватив мою шею и теребя мои волосы - ответила она.
Вырвавшись из ее объятий, сверкая пятками я бросился поделиться этой поистине радостной новостью с пацанами.

Как неумолимо бежит время. Казалось, еще вчера играли с ребятами в прятки, были разбойниками и казаками. Бродили, бегали беззаботными глазами погороду. Рассматривали прелести девочек в подъездах.

-У меня шоколадка есть. Вот так вот.
-Сереженька, а ты мне дашь половинку,- верещала Светка.
-А ты мне покажешь свою пипиську,- отвечал с полной серьезностью этого вопроса я.
-Ух ты!!!-лишился я половины сладкого какао.
-А потрогать можно?- застенчиво вопрошал я.
-Тогда вся шоколадка.
-Давай.

Прятки остались, но сейчас я уже прячусь не от Кольки из семнадцатой и не от Ленки из двадцать пятой. Прячусь от книг, от профессора нашего университета, также спрятавшего свой хитрый взгляд за толстым стеклом в костяной оправе, от проблем быта.

Уже и деревья кажутся не такими большими, и ноги, в этих смешных сандалиях, превратились в мужскую ступню сорок четвертого размера. Лишь какие-то воспоминания.
Помню лишь свои слезы. Мама сняла ремень со стенки.
- Мама, не надо.- Ну за что, они сами не отдавали свои игрушки.

Помню дядю милиционера, который к нам приходил, по поводу этого так сказать маленького проступка. У маленьких - маленькие проступки.

-Ну мама, за что?- голосил я на весь дом.
-Что же ты делаешь негодник?!
-Тебе мало игрушек?
-Я тебе в чем-то отказываю, в твоих прихотях,- кричала мама, меняя фразы с кожаным ремнем.
-Да как ты мог ударить по голове кирпичом Колю.
-А Лену? - Зачем ты ее тащил за волосы по всему двору? Это же девочка.
Я был заперт в комнате.
Ну да ладно, все уладилось. Все потом помирились: Эх детство.



Да, все изменилось. Все стало казаться с другой точки зрения. С более взрослой.

Дядя милиционер с усиками - стал ментом. Светка с Ленкой поменяли свои детские формы. Теперь уже не проходил шоколадный бартер. Да и мои желания возросли.

Мороженое с лиманадом поменялось на водку с пивом. Теперь за свои поступки я должен отвечать сам, самостоятельно. Взял академ, чтобы из универа не выгнали. Это как в том анекдоте:
-А ты что развелся то?
-Плохо что ли готовила?
-Да нет. За непосещаемость.

За все нужно платить. Платить самому. Вот в этом я не хотел взрослеть ни капли. Я взрослый, я решаю свои проблемы сам; я пью с кем хочу, я приду во столько, во сколько мне это заблагорассудиться.
Я взрослый настолько, что могу сказать без зазрения совести. Назвать ее на.
-Слышь, мать - дай мне пять сотен.
Дает. Иду на день рождения к Ленке.
-Когда вернешься?
-Не знаю мам. Может завтра вечером.
Пришел через два дня, не один. С Ленкой. Мамы не было дома. Сразу на кухню.
-б...: Даже поесть не оставила. Сложно что ли. Поворачиваюсь к шкафу.
Записка: Я до вечера среды в командировке.
-Деньги в моей тумбочке. Целую. Не баловаться.
Пошел, нет, рванул со скоростью света в ее комнату. Глаза прокрутились - три семерки вместе с носом. Две штуки. Так-с. Сегодня суббота, полдень. По пять сотен на день. До вечера, до среды.
-Ленка,- живем.

-Привет мать. Как дела?
-Сам то как?
-Нормально все.
-Мам ты же знаешь Ленку. Так вот. Она теперь будет жить со мной, в моей комнате.
::. ?
Ленка появилась вовремя, выручила от ответа на ненужные вопросы.
-Так-с.
-Хоть вы и знакомы, вот мам - моя девушка.
-Здраствуй, наигранной улыбкой, поприветствовала ее мама.
-Здраствуйте, тетя Катя.
-Мам, мы гулять пошли.
-Когда придешь?
-Когда придем?- Ну: не знаю, но не жди. Может опять поздно.
-Нет мам,- она будет со мной.
-Все мам, я не хочу с тобой больше разговаривать,- сказал я закрывая дверь в свою комнату.

-Денег тебе?
-А за что?
-Мам, хорошь прикидоваться. Ты никогда не спрашивала.
-Нет мам.- Я не наркоман.
-Не дашь?!
-Хорошо.- Нет так нет.
-Я ухожу из дома.
-Покушай хоть на дорожку,- съехидничила мать.
-Да пошла ты, хлопнул я дверью.
Улица приняла меня потоками ливня. Мокро, холодно, хоть и лето.

Ленка дура. Что еще сказать. Да, мама у меня бывает немного резкой. Но зачем бежать от меня, тогда, когда мне больше всего нужна поддержка.
-Сама ты мама- дура.
-Хорошо.
-Да, да я пойду к друзьям.
-Все пока.

Куда-то сразу подевались те, кто называл меня своим другом. Когда я остался один, без денег, без крыши над головой, под которой всем и всегда так хорошо пилось пиво, съедалось множество бутербродов. Где все? Наверное, тогда я понял, что друзей не может быть много.
Ленка ушла: Увы. Не посчитав меня за грош. Все ушли. Я один. Да будет - вперед!

-Серега,- ты понимаешь,- мать приехала с отдыха,- отзвонил мне на телефон Ромка.
-б...: опять движение сумки. Опять туда. В неизвестность.

-Привет.
-Привет.
-Ты что такая грустная?
-Скучаю.
-Я тоже.
-Лен, а я квартиру снял.
-Ага, работаю на Вднх, продавцом-консультантом.
-Зарплата какая,- с улыбкой повторяю ее вопрос. Ну на ужин при свечах хватит.
-Придешь?
-Позвони ближе к вечеру.
Как мне нравится, когда она улыбается. Как пахнут ее волосы. Как она смущается, когда я рассматриваю ее в душе. Все стало на круги своя.

Прошло пол года. Все в одинаковом темпе. Девушка, работа, съемная квартира.
Восстановился в универе.

-Алло девушка, да, я по объявлению насчет работы.
-Нет, незаконченное высшее.
-Не подхожу?
-Нет.
-Спасибо.
-Алло.
-Да, по объявлению.
-Нет, незаконченное высшее.
-Извините.
Что не говори, ученье - свет. Не всю же жизнь объяснять гражданам, чем отличается этот комбайн от этой прекрасной мясорубки. Без вышки никуда.

-Алло, Серега, здорово. Как дела?
-Здорово Ромка, да нормально все. Сам как?
-Может вечером пивка?.
-Ок. Давай.
-Да, Серега, давай только без девчонок.
-Ок.
-Все, на Первомайской в восемь.

-Да, четыре кружки.
-Мне мать твоя звонила, отхлебывая пиво,- говорит Ромка. Спрашивала, что да как.
-Ну и?
-А я что. Сказал все как есть.
-Сам ты дурак. Что тебе стоит. Позвони да помирись.
-И что?!
-Что, что. Скучает она, волнуется. Как никак, шесть месяцев тебя не видела.
Это твоя мать, понимаешь, твоя. Одна, единственная.
Напились.

-Привет.
-Здраствуй.
-Сереж, мне Ромка дал твой телефон, мобильный ты игнорируешь.
-Мам, оставь меня в покое. Что опять? Чем я тебе опять мешаю? У меня своя жизнь.
-Ты мне никогда не мешал и не мешаешь. Ты не забыл, у тебя завтра день рождения. Придешь?
-Нет мама. Все хватит.
-Прости меня, сына,- опустилась в голосе мама. Если я тебя чем-то обидела - прости.

Наверно я все-таки не совсем бесчувственный. Воздержался от грубостей.

-Ну что? Придешь? приедут.
-Посмотрим, мам.
-Можешь взять свою пассию.
-Пока.

Сколько раз слышал трель родного звонка. Сейчас все для меня как будто вновь. Испарина на руках и на лбу.
-Что ты нервничаешь,- поддевала меня Ленка.
Тру руки об джинсы. Нет бы поддержать, а она подкалывает. Молчу. Шелчок.
-Привет мам.
-Здраствуйте тетя Катя, с именинником вас,- поздравляет Ленка.
-Привет. Поздравляю тебя.
-Спасибо мам, с неохотой отдаваясь в ее объятия,- выдавливаю я.

Гости-родственники, выпивка, домашняя еда, приготовленная мамой, улыбки, поздравления - как же все это здорово. Опять воспоминания унесли меня куда-то в детство.
-Сереж,- сказала мама, выдернув меня из воспоминаний. Сегодня твое восемнадцатилетие. Ты стал уже взрослым, как я давно это хотел услышать, мама перевела дыхание. Хоть мы и живем раздельно, мне тебя очень не хватает.
Если я и была неправа когда-то, прости меня пожалуйста.
-Мам!
-Не перебивай сынок. Я не хочу чтобы ты слонялся где-то, и этим подарком, я выражаю свою любовь.
Звон стекла, присоединения остальных к тосту. Я развертываю коробочку с подарком. Ключи. Мама подарила, квартиру, на одной лестничной клетке, рядом, рядом с ней. Обвожу глазами гостей.

-Извините меня,- с комком в горле обращаюсь ко всем. Я сейчас,- выхожу на балкон. На глаза накатываются слезы. Скурив две сигареты, возвращаюсь.
-Спасибо мама,- как обычно сухо говорю я.
Переехали.

Заканчиваю третий курс, работа отличная, своя квартира, девушка, которую, как мне кажется, люблю больше всего на свете, полный достаток, что еще нужно в двадцать лет.

На протяжении двух лет почти и не общались-то с ней, так если только, по мелочам. Но я все равно знаю, что ей было приятно, зная что я под боком, рядом.
-Привет мам, есть что поесть- с голодным взглядом бежал я на кухню.
-А что, твоя не готовит?
-Мам, хорош заводить старую песню.

-Алло, Сергей,- это вас Евгения Николаевна беспокоит.
-Да, что случилось?
-Сергей,- мама в больницу попала.
-Что, что случилось?
-Когда скорая забирала, сказали что инфаркт.
-Алло, Николай Иванович,- это Сергей, мама в больнице, я прерву командировку.
-А что случилось?
-Я и сам толком не знаю. Позвонила соседка, сказала что скорая забрала с показанием на инфаркт.
-Да, давай, вылетай.
Вы кем будете?
-Сын я.
-Я главврач, Сергей Александрович.
-Очень приятно, тезка.
-Да, инсульт.
-Это серезно?
-Да. Парализовало конечности.
-Сложно сказать сколько. Сейчас ей нужен только покой и уход.
Захожу в палату.
-Ей сделали укол снотворного,- говорит тезка. Надо, чтобы она хорошо выспалась.

-Привет мам. Проснулась. Ну не плачь. Все будет хорошо. Почему не можешь двигаться? От усталости.
-Что со мной. Сереж, скажи правду.
-Мам у тебя был инсульт , парализовало конечности.
-Нет мам, доктор сказал, что все можно восстановить. Физические процедуры.
Отдых. Свежий воздух.

-Мам, а давай на дачу махнем все вместе, сказал я вечером уже дома.
-Давай, только можно тебя попросить без Лены.
-Хорошо мам,- не стал спорить я.
В дверь позвонили.
-Здравствуйте Николай Иванович. Проходите.

Николай Иванович, одноклассник мамы, на данный момент директор банка, в котором я работаю. Опять спасибо маме, пристроила.

-Налей в вазу воды.
-Привет Катенька. Как ты?
-Да как. Сам видишь, но обещали что поправлюсь.
-Спасибо за цветы,- улыбнулась мама.
Я вышел на балкон, покурить.

-Серега,- прервал меня от моих размышлений Николай Иванович. Мама сказала, что вы на дачу хотите съездить.
-Ага, только ведь на работу надо.
-Ну, насчет работы ты можешь не волноваться. Поезжайте. Ей сейчас отдых нужен. Побудь рядом с ней хотя бы недельку.
-Спасибо Николай Иванович.
-Ладно, давайте, аккуратно там. Я к выходным заскочу. Да, кстати, поедем ко мне, я тебе кресло инвалидное дам. Жена умерла, а кресло осталось. А то сам знаешь, в наших больницах ничего не дождешься.

Договорился с Евгенией Николаевной, медсестра с тридцатилетним стажем, да к тому же наша соседка, будет присматривать за мамой, на время моих командировок.
-Лен, ты давай тоже, не ссорьтесь только. Ты же знаешь, маме сейчас нельзя волноваться. Заходи к ней почаще. Меня целый месяц не будет. Все, давай, мне в аэропорт надо.
Захожу в мамину квартиру.
-Да мам, на месяц. Это важная для нас поездка. Ну все, давай. Смотри аккуратно здесь без меня. И с Ленкой не ругайтесь, тебе нельзя волноваться.
-Не подходит она тебе.
-Мам, все, давай не будем. Я пожалуй как-нибудь сам разберусь. Ну все, я побежал. Целую ее в щеку.
-И тебе удачи.

Оставалось последнее совещание. Побрившись, спускаюсь в гостиничный кафе-бар, завтракаю. Какое-то непонятное ощущение внутри, в груди. Сердце сжимается.
-Алло, Евгения Николаевна, у вас все нормально. Как мама?
-Нормально все, не беспокойся. Спит она. Я только ей укол сделала.
-Да, сегодня вечером прилечу. Ну все, до свиданья. До вечера.

Как же долго тянулся этот месяц. Ну вот и все, последнее совещание окончено, мы получили этот кредит. Все, осталось только забрать из гостиницы вещи, перекусить и в аэропорт.
-Алло Сергей. Это Евгения Николаевна.
-Что, что случилось?
-У мамы был повторный приступ. Врачи не стали забирать ее в больницу,сказав, что передвигать ее очень опасно. Поставили капельницу. Сейчас вот только доктор уехал. Давление стабилизировалось.
-Спасибо вам, что позвонили. У нас нелетная погода, отложили рейс на три часа.

-Девушка, милая, ну может можно что-то сделать. У меня мама при смерти.
-Я сожалею молодой человек, но от меня ничего не зависит. Все рейсы отложили. Посмотрите погода какая.
Молча сижу в баре, пью, пускаю дым в потолок. Наконец-то объявляют рейс.

-Как это случилось?
-Сергей, не хотела говорить, но: Она сидела у окна, воздухом дышала, я подошла чтобы накрыть ее пледом, прохладно было уже, подъехала машина, а там: твоя Ленка с каким-то мужиком в машине целовалась. Машина как раз под фонарем стояла. Все видно было как на ладони. Она успела, мне и сказать только что: -Смотри Жень, я же говорю, не пара она ему, и, стала задыхаться.
Я переложила ее на кровать и в скорую позвонила. До их приезда укол сделала.


Открылась дверь и зашла Ленка.
-Здрасьте. Серега, ты что не мог позвонить,- улыбнувшись, спросила Ленка.
Встаю со стула, пощечина. Она падает. Хочу добавить, но Евгения Николаевна останавливает.
-Вон из моего дома. Вон, вон, б..., я сказал. У тебя час, слышишь, ровно час, чтобы отсюда убраться.
Соседка схватила меня за руки: -Тише, успокойся, не буди маму.

-Мам, я опять обкакался,- из своей кроватки улыбался я.
Она беспрекословно брала и меняла мои пеленки, посыпала присыпкой, ласково говоря:
-Ах ты мой маленький засранец.
Сейчас проще. Сейчас даже памперсы для взрослых есть.
-Вот так. Вот мы и переодели тебя. Ну что ты плачешь? Не плачь, не надо.
После этого приступа она уже не могла говорить. Лишь какие-то шипяще-гортанные звуки.
-Мам, ну поешь немного,- подносил к ее рту я ложку. Нет мам, не отворачивай голову. Тебе надо сил набираться чтобы поправиться.
Ей было стыдно, когда я менял ей памперсы, постель. Из-за этого она отказывалась от воды, от еды.
-Мам, ну ты что в самом деле? Хоть ложку каши съешь.
-Кхшш, кхшш.
-Мам, а сколько ты за мной убирала, кормила с ложки, когда я болел. Что ты мне говорила:
-Ложечку кашки съешь и поправишься.
-Ну вот мам, молодец. Давай еще немного.
-Кхшш, кхшш.
Я смотрю на нее, заглядываю в ее глаза, пытаясь угадать, что она хочет.
Днем она все больше спит. Соседка не отходя дежурит около нее, несет свой дневной пост. Прихожу с работы, принимаю вечернюю вахту. Мне уже везде слышатся эти звуки - кхшш, кхшш. Быстро бегу домой. Заходят пацаны. Зовут пивка попить. Вежливо отказываюсь. Отсыпают травы. Иду на балкон. Забиваю, курю, чтобы хоть как-то отвлечься. Захожу в комнату. Все по новой. Кхшш, кхшш. Сейчас мам, сейчас. Переодеваю, кормлю.
-Да мам, сейчас телевизор посмотрим. Подкладываю ей еще одну подушку. Уже ее по звукам понимаю. Да мама, сейчас переключу. Какой-то сериал. Она их любит.

Заметная улыбка на ее лице. Она смотрит на эти картинки, а я на нее.
Боже, как ее болезнь изменила. Еще три месяца назад эта сорокадвухлетняя женщина вся дышала красотой. Румяное лицо, фигура. Я даже завидовал, своему директору, который пытался за ней ухаживать. Она была поистине красивой женщиной. Она так и не пересекла ни с кем свою судьбу после смерти отца.
Сейчас же одеяло скрывало тело скукоженной, морщинистой старухи. Кладу к ней на грудь свою голову, укрываясь ее рукой. Засыпаю. Снится детство.

-Ааа, мама больно,- орал я на весь двор.
-Что случилось, обнимая меня,- спросила мама.
-Я с дерева упал, показывая свои руки, которые были все в занозах,- плакал я.
Она меня уложила на кровать, смазала йодом ссадины. Я помню только ее руки, которые могли незаметно вынуть все занозы, погладив, убрать боль. Как же мне сейчас хотелось вытащить занозу из ее сердца.

Проснулся от шума телевизора. Осторожно встал, чтобы не тревожить маму. Иду на кухню, выпить стакан воды. Возвращаюсь, накрываю ее, наклоняюсь поцеловать. Холодный ветер, распахивая окно, врывается в комнату. Холодное лицо, с застывшей улыбкой.

Ночной ветер треплет волосы, дает забыться, успокоиться. Надышаться можно только ветром. Два дня на даче. С детства не переношу процедуры подготовки к похоронам.

Отпетые священником псалмы, плач женщин за моей спиной, горсть земли в руках. Последний путь.
-Серега ты идешь,- окликнул меня Ромка.
-Нет, вы идите, я побуду еще.

-Мамка твоя?- вывел меня из раздумий чей-то голос. Это были могильщики.
-Да.
Они присели рядом. Я разлил по стаканам оставшуюся водку.
-Меня Кузьмичом все кличут, а это дружище мой - Колян.
Помянули.
-А моя мамка вот, рядом покоится,- показывая рукой на соседнюю могилу, проговорил Кузьмич.
-А твоя?- обратился я к Коляну.
-Я ее не знаю. Я из детдома.
Помолчали. Колян сбегал еще за бутылкой водки.
-Давайте,- сказал я, наполняя стаканы, за всех живых матерей-здоровья им, и, за всех ушедших - пусть земля им будет пухом.

Я поднял к небу влажные глаза:
-Посмотри мама на этих славных детишек. Как ты и хотела: мальчик и девочка.
На мою жену, на этот залитый солнцем двор. Прислушайся. Ты слышишь? Шум волн, крики чаек. Это была твоя мечта, иметь домик на берегу моря, видеть меня счастливым. Посмотри же - я счастлив, только мне не хватает тебя.
Легкий ветерок качнул кресло-качалку. На секунду мне показалось, будто она сидела в нем и смотрела на все это такими же счастливыми глазами, как и я.

Солнце озарило землю. . Эх: Земляне.

Почему то вспомнились слова из книги Г. Г Маркеса Человек не связан с землей, если в ней не лежит его покойник ".
Сто лет одиночества прошли. Я возвращался на свою родную землю. О которой я никогда не забывал и не забуду. На землю, где покоится прах матери.

Издалека заметил, покрашенную ограду, ухоженную могилу, свежие цветы на ней.

-Не обманул Кузьмич. Присматривает,- каким-то теплым чувством разлилось по телу.
Открыл калитку, зашел, присел на скамейку: -Здравствуй, Мама. Я дома.


ЗЫ. Человек! Подойди к двери. Позвони или постучи. Откроет женщина. Одна единственная, любящая тебя бескорыстно, без обмана. Это твоя Мать, понимаешь, твоя, единственная. Просто обними и скажи:
- Здраствуй мама. Я дома.

 Отправлено: 29.08.06 09:39. Заголовок: Re:

O.Borovkov пишет:

цитата:

Здравствуй, Мама. Я дома. ЗЫ. Человек! Подойди к двери. Позвони или постучи. Откроет женщина. Одна единственная, любящая тебя бескорыстно, без обмана. Это твоя Мать, понимаешь, твоя, единственная. Просто обними и скажи: - Здраствуй мама. Я дома.

Отлично! Здорово! Молодец Олег!

 Отправлено: 29.08.06 10:09. Заголовок: Re:

O.Borovkov пишет:

цитата:

МАМА.

Чем дальше проходим по дороге жизни, тем больше щемит чувство совершаемого предательства
по отношению к матери-мы бросаем их и навещаем могилы в непоправимом горе...,а они прощают и ждут...
Олег, спасибо.

 Отправлено: 29.08.06 17:55. Заголовок: Re:

O.Borovkov
No comments. Спасибо.

 Отправлено: 31.08.06 09:39. Заголовок: Re:

ПАПА.

Мои родители развелись, когда мне было шесть лет. Мне было трудно понять отчего, когда я захожу в комнату, они внезапно прекращают разговор - мама начинает смотреть в окно, а папа поджимает губы, как человек, который отчаялся объяснить словами какую-то очень простую вещь. Мы даже гуляли не так, как раньше, втроем, взявшись за руки. Теперь я принадлежал кому-то одному - либо я шел впереди с мамой, а отец молча курил, следуя в десятке шагов за нами, либо, если он при выходе на улицу успевал к моей руке первым, мама шла немного в стороне, вороша узким носком сапога кучки приготовленных дворниками к сожжению желтых листьев. Был октябрь.
Затем в один из дней папа ушел. Просто так. Забиравшая меня из садика мама выглядела немного взбудораженной - застегивая на мне курточку, она, не давая мне сказать ни слова, торопливо поведала новости - папа уехал, мы больше не будем жить все вместе, но ты не расстраивайся, теперь уже все будет лучше. Торопясь к автобусу (мама тянула меня за руку так, что мне казалось, что моя левая рука становится длиннее), мама продолжала меня успокаивать и уверять в том, что скоро наша жизнь волшебным образом изменится. Странно, ведь я не сказал ей ни слова. Даже не заплакал. В голове у меня пульсировал семафором один вопрос - как без папы может быть - лучше?
Квартира опустела. Исчез папин радиоприемник "ВЭФ", на обувной полке освободилось место, которое раньше занимали папины сапоги и офицерские ботинки, поредели книжные полки.
Наши вечера изменились. Теперь едва ли не каждый вечер к маме приходили подруги. Я играл с пластмассовыми гэдээровскими ковбоями и индейцами, читал "Маленького оборвыша", смотрел по телевизору французское кино "Остров капитана Немо" (его показывали двадцатиминутными отрывками в конце "Очевидного-невероятного"), а мама сидела на кухне с тетей Зиной. Или тетей Катей. Или тетей Людой.
Они пили болгарское вино "Медвежья кровь", варили индийский кофе из банок с красивой индийской богиней, оставляли на кухне полные окурков от "Стюардессы" пепельницы и тарелки с свернувшимся пергаментом голландским сыром и потекшей жиром "сухой" колбасой. Иногда включали музыку - маме нравился Юрий Антонов, а тетя Люда приносила записи "Чингисхана" и "Аббы". Засыпая в своей комнате, я иногда слышал, как мама плачет.
Папа стал приходить к нам в ноябре. Каждую субботу в три. Ожидая меня, он неловко топтался в прихожей, стряхивая на палас снег с фуражки. Он не говорил с мамой - только здоровался и оговаривал время, когда приведет меня обратно. Папа переминался с ноги на ногу, смотрел почти все время в пол и явно не знал, куда деть свои руки - он поправлял портупею, мял в руках перчатки, застегивал и расстегивал верхние пуговицы на шинели, медные, со звездой. Я видел, что он чувствует себя не в своей тарелке. Впрочем, как и мама. Мне казалось, что если я возьму папу за руку и подведу его к маме, и возьму маму другой рукой, и попрошу их помириться, всё станет как раньше. Папа усмехнется краем губ, мама заливисто засмеется и мы по первому снегу побежим вприпрыжку к остановке семнадцатого автобуса, чтобы успеть к одиннадцатичасовому сеансу в кинотеатр "Юность", на "Месть и закон". Но я так и не решился этого сделать.




Мы с папой гуляли молча. Он всегда выдумывал какой-нибудь план действий - привычка военного. Мы ходили в кино и в кафе-мороженое, покупали билеты на гонки по вертикали в заезжем чехословацком цирке и смотрели сказку "Волк в библиотеке" в местном ТЮЗе. Часто, в кинозале или зоопарке, я хохоча поворачивался к нему - папа, смотри! - и видел, что он не обращает внимания на то, что происходит на экране или в клетке медведей. Он просто смотрел на меня и грустно улыбался в ответ на мой мальчишеский восторг.

Папа держал меня за руку крепко, но нежно. Подстраивался под мой шаг, сменяя чеканную походку офицера на неторопливую поступь обычного отца, штатского, который просто вышел погулять со своим шестилетним сыном. Мама всегда тащила меня за собой, энергичная, целеустремленная, быстрая. Когда мы уже подходили к дому, отец останавливался, немного приседал, чтобы оказаться со мной лицом к лицу, и, поправляя обвернутый вокруг моей шеи клетчатый шарфик, негромко говорил:
- Сын, - он почти никогда не называл меня по имени. Только "сын". Или, иногда - "сынок", - Береги маму. Слушайся её. Она хорошая. Тебе очень повезло с мамой.
Или:
- Сын, больше читай. Скоро тебе в школу, я не хочу, чтобы меня вызывали на собрания. Вот я тут тебе приготовил книжку, - улыбаясь, папа протягивал мне томик с нарисованными на обложке мальчишками. "Приключения Тома Сойера", читал я , "Детгиз", 1978 год. - Всегда ищи ответ в книгах, сынок. Книги научат тебя, как стать честным и сильным, как стать настоящим человеком. Сомневайся в том, что тебе говорят учителя, друзья во дворе, соседи - не сомневайся только в книгах.
Потрепав меня по голове, "ну, беги", папа разворачивался и быстро шел в сторону остановки, а снег падал на его серую шинель, припорашивая погоны с майорской звездочкой. Мне хотелось побежать к нему, обхватить его за ноги, и прижаться к нему, и вдохнуть такой знакомый и родной его запах, запах формы и гуталина, папирос и кожи, и закричать в его шинель - "Папа, не уходи! Мне плохо без тебя, папа! Я хочу, чтобы все было как раньше!". И зареветь, пачкая слезами и соплями серую безупречность офицерской шинели, и облегчить свою боль, ощущая на плечах сильные отцовские руки.
Но я просто стоял и смотрел, как он уходит, и снежинки таяли в бегущих по моим щекам слезах. Все было обидно и неправильно.
В первую неделю декабря мы с папой пошли в кино. Это был очень веселый фильм - "Фантоцци против всех". Я громко смеялся, а когда Фантоцци сел на велосипед без сиденья, смех задушил меня - я держался за живот, из моих глаз текли слезы, и я пропустил следующие три минуты фильма - так мне было смешно.
Когда мы вышли на улицу, я все повторял: "Пап, пап, а как он говорит - Я буду есть, а вы будете смотреть! Я буду есть, а вы будете смотреть! Умора, правда?"
Папа слегка улыбался и выглядел грустнее, чем обычно. Он был в штатском - мне непривычно было видеть его в черном пальто и шляпе вместо обычных шинели и светло-серой шапки с кокардой.
Когда мы шли по парку - на Украине темнеет рано, в шесть часов вечера уже ночь - я вдруг услышал "Э, мужик, стоять, сигарет не будет у тебя?". Поворачиваясь на ходу, я увидел, как в свете фонарей, через медленно падающие снежинки, к нам сзади подбегают двое, нет, трое мужиков. Они были моложе папы - лет по двадцать-тридцать наверное, с длинными волосами и в клешеных джинсах. "Сынок, не оборачивайся, идем быстрее, шпана, не обращай внимания" - тихо произнес папа и ускорил шаг. "Э, ты че, я не понял, я кому сказал стоять" - раздалось уже за самой моей спиной. Папа остановился, повернулся назад, и тихим голосом - я никогда не слышал, чтобы папа разговаривал так тихо - ответил:
- Ребята, у меня только папиросы, я могу вам дать одну.
Парень, который подходил к нам, ухмыльнулся, засунул руки в карманы джинсов, прохрипел носом и сплюнул папе под ноги желто-зеленую соплю. Она упала в десяти сантиметрах от папиных ботинок и сразу стала покрываться тающими снежинками.
- Я те русским языком сказал - стой, хуль ты сразу не остановился, - парня покачивало, и пахло от него, как от сантехника дяди Коли с четвертого.
- Не ругаться при ребенке! - от того, что папа резко повысил голос, двое парней, подбежавшие к первому, даже немного отодвинулись.
- А ты чё, борзый, что ли? И чё ты мне сделаешь? Табаком из папиросы в глаз попадешь, как с плювалки? - парни загоготали. - Ты, б..., интеллигент x..., быро дал сюда кошелек. Или ты так не понимаешь? - парень засунул руку в задний карман брюк. И оставил её там. - б..., давай по-хорошему, а то тебя щас попишем и выб... твоего.
Второй парень быстро подошел ко мне с боку и схватил за шиворот. Папа перехватил его руку и тогда тот, с рукой в кармане, вытащил нож и сунул его папе в лицо.
- Стоять сука, кому сказал.
- Хорошо. - папа приподнял руки. - Сына отпустите. - и полез рукой во внутренний карман. Папа посмотрел на меня искоса и сделал едва заметный жест глазами - беги, мы так все время делали, когда бегали наперегонки в парке. Но я не мог. Я весь дрожал, мне казалось, что кто-то очень большой и злой взял меня за сердце узловатыми корявыми руками и держит на месте, не давая ступить и шагу.
Доставая кошелек, папа уронил его на снег. "Ты чё, поднял, сука!" закричал тот, который с ножом, и папа наклонился, и выпрямляясь, схватил его за руку с ножом, а второй рукой резко ударил куда-то под голову, в шею, и парень квакнул, поперхнувшись , его голова дернулась, ноги повело, и он стал падать назад. Папа повернулся к тому, который держал меня и замахнулся кулаком. Я почувствовал, как державшие меня руки ослабли, и заорал - "Папа! Сзади!", но было поздно, потому что третий из напавших на нас схватил папу руками за шею и стал душить его сзади, заваливая на себя.
Папа обхватил его за руки, резко присел, и перебросил через бедро на землю.
Я понял, что сейчас все будет очень плохо. Папа не мог разделаться с повисшим на нем парне, а второй в это время достал что-то из кармана куртки, щелкнул кнопкой, и с ножом в руке дернулся к папе. Я прыгнул на него сзади, и обхватил его за ногу, и вцепился зубами в твердый синий коттон джинсов. Мне уже не было страшно - не трогайте моего папу, не трогайте моего папу. Когда он двинул меня по голове рукой с зажатым ножом, я ощутил удар, меня как будто хлестнули по лбу эдектрической плетью, и что-то теплое побежало у меня по лицу. Посмотрев вниз, я увидел, как густые капли крови падают на снег прямо из меня. Мне даже не было больно, только как-то…странно. Как будто мне все снится. Лежа на снегу - кровь текла из моего лба в белое, и впитывалась, текла и впитывалась, я видел, как папа выбивает ударом ноги нож из руки нападавшего, как он обхватывает его руками за шею и резко, с хрустом, поворачивает её по часовой; как он поднимает нож и бьет им в живот второго; как он подходит к третьему и, пока тот не успел заорать, взмахивает рукой с зажатым ножом у того перед лицом, и как сразу за папиной рукой брызгает красная струйка, как летом из поливального шланга, когда он рвется, и дядя Коля-сантехник обматывает место разрыва синей изолентой. Как папа подходит к отползающему с красным следом по снегу верзиле и берет его за волосы, и оттягивает на себя голову, и коротко проводит рукой под горлом, так, как он это делал, когда мы ездили в Ивановку за грибами. Как папа оттирает нож снегом, затем снятым с одного из парней шарфом, как он отбрасывает далеко, в снег, нож, и идет ко мне, и поднимает меня на руки, и говорит, что все будет хорошо, и просто царапина, и доктор обработает йодом и зашьет, и будет совсем не больно - ну, только чуть пощиплет.
В больнице папа сказал, что я напоролся лбом на натянутую в лесу проволоку. Врач предложил папе сделать мне наркоз - восемь швов, все-таки. Папа сказал, что его сын выдержит. И я выдержал. Только потом, когда папа на руках нес меня к дому, я заплакал, уткнувшись носом в его плечо. Я плакал, и не мог остановиться, а папа похлопывал меня по спине, и говорил, что ничего, сынок, все будет хорошо, все будет хорошо…
Когда мы подошли к дому, он поставил меня на ноги, и слегка присел, чтобы оказаться со мной лицом к лицу:
- Сын. Это была шпана. Быдло. Мусор. Не люди. Хуже - когда промолчать. Хуже - спрятать глаза и пройти. Хуже - не заметить и уверять себя через три минуты, что не надо связываться, правильно, что отдал. Всегда наказывай наглость. Всегда карай быдло. Помнишь, по телевизору, дядя Миша Ножкин пел - "Добро должно быть с кулаками". Иногда с ножом, сына…Иногда с ножом.
Я смотрел на него, и в горле у меня ходил комок от гордости, от того, что мой папа - настоящий герой, как Зорро, как Виру и Виджай, как Штирлиц. И папа - зачем же ты говоришь мне все это, ведь я тебя люблю, ведь ты поступил как герой, ведь вот так - и надо делать, ведь этому и учат все на свете книжки…
Я больше не видел папу. Через два дня он уехал в Монголию, в Чойбалсан. Его перевели давно, он не решался мне сказать об этом. Через два месяца папа умер от пневмонии - он простудился, когда грузовик с солдатами ушел под лед, а он помогал им выбираться -одному, второму, третьему, всем. Мы не приехали на похороны - мама занималась переездом в Свердловск, где я прожил следующие девятнадцать лет.
……………
Портрет отца висит на стене рядом с моей кроватью. Улыбаясь, он смотрит на меня лейтенантом из далекого 1969-го. Я прячу взгляд. Мне случалось в жизни - промолчать, пройти. Я не связываюсь. Я бескулачное добро.
Когда папа умер, ему было тридцать три, как мне сейчас. Но мне кажется, я уже никогда не стану таким взрослым, таким настоящим, как был он. Часто я просыпаюсь ночью, мокрый от слез и пота, и выныриваю из сна, где я закричал-таки - "Папа, не уходи!", и догнал его, и он поднял меня на руки, и засмеялся, и глаза сощурились добрыми морщинками:
- Ну что ты, сынок… Конечно, не уйду…

 Отправлено: 01.09.06 00:19. Заголовок: Re:

O.Borovkov


СПАСИБО

 Отправлено: 01.09.06 00:56. Заголовок: Re:

В ответ Г-ну Сковородкину, вс тупившему в полемику "Разное". Клик хере (click here) Д. Сковородников, политрук Сообщение: #5

цитата:

Веру нельзя навязать - это же очевидно всем ... но при этом, зачем же отвергать религиозный опыт, словно его несуществует в нашей жизни в принципе.

из Алексеева "Сокровища Валькирии-3"

— Вам повезло, сэр, — сказал Густав, закреп-ляя повязку специальной сеткой. — Удар нанесён плоскостью лезвия лопаты. А если бы ребром — снесло бы полчерепа.
Вам известно, сэр, у русских саперные лопаты специально затачиваются, как клинок. Я видел эти рубленые раны — зрелище ужасное.
Дениз машинально подался вперёд, хотел спросить — где видел?! — Кальт удержал его, уло-жил голову на спинку кресла.
— Нет, сэр, во взводе разведки, к счастью, все живы. Только ранено двадцать два человека. И ха-рактер ранений, примерно, как у вас.
Есть ещё несколько сломанных рёбер, но это не в счёт... А разрубленные сапёрными лопатками головы я видел в России. Если быть точным, в Гру-зии, когда там усмиряли бунт.
— Их кто-то предупредил, — Дениз, наконец, услышал свой голос и не узнал его. — Они ждали нападения...
— Кого предупредили? — между делом спро-сил доктор.
— Русских... Они приготовились. И взвод по-пал в ловушку. Кто их мог предупредить?
— Вероятно, Господь Бог, сэр, — спокойно ответил Кальт. — Он всегда на стороне слабых.
— Этого не может быть, Густав! — внезапно для себя возмутился Джейсон. — Ты хорошо разби-раешься в вопросах религии, но говоришь глупость.
Если ты знаешь, что русские затачивают ло-паты, то должен знать, что они — гнусные безбож-ники. Потому что ругаются в Бога и в Христа.
— Должно быть, сэр, это им позволено.
— Кем позволено?!
— Господом, сэр. Кто ещё может позволить ругаться таким именем и никак не наказывать за кощунство? Только Господь. Ведь, не наказал же он русских?
— Потому что тупых грязных свиней бес-смысленно наказывать!
— Вы не правы, сэр. Бог наказывает их всё время, но совсем иначе. А ругательство это, сэр, вовсе и не ругательство.
— Что же ещё, если они позорят даже Бого-матерь? — только сейчас Джейсон начинал чувст-вовать боль в голове.
— Молитва, сэр, — невозмутимо проговорил Густав. — Это трудно себе представить, но — мо-литва. Только произносят её не в храме, и не перед сном, а в бою. Это боевая молитва русских.
Она имеет очень древние корни. Славяне та-ким образом призывали богов на помощь в битве. А когда к ним пришло христианство, традиция сохра-нилась.
И новый Господь позволил варварам молить-ся по-прежнему. И сегодня русские парни весьма искренне молились, потому к ним пришла удача.
— Кто тебе об этом сказал?! Опять тот ста-рый серб?
— Да, сэр, тот старый серб.
— Почему такая несправедливость? Почему только варварам позволено? И прощается даже бо-гохульство? Ты спросил об этом серба?!
— Прошу вас, успокойтесь, сэр, — Кальт поднёс ему склянку с жидкостью. Выпейте это, сэр. Вам вредно волноваться.
Джейсон выбил склянку, переждал, когда тя-жёлый шар боли откатится от головы.
— Я спрашиваю тебя, эскулап: почему?
— Если вам хочется, я могу ответить, сэр, — бесстрастно вымолвил он. Господь питает любовь к русским.
— Хочешь сказать, они тоже богоизбранный народ, как иудеи?
— Нет, сэр, богоизбранный народ на земле — иудеи. Потому они и называются — рабы Божьи. А варвары — внуки Божьи. У них родственные отно-шения и родственная любовь.
Это совсем другое, сэр, как вы понимаете. Кто Господу ближе, раб или внук? И кому больше прощается?.. Извините, сэр, это трудно сразу ос-мыслить и принять, но если хотите разобраться в сути вещей, вам следует заняться русской историей.
Варвары довольно подробно изложили своё древнее мироощущение и абсолютно точно знают своё место в мироздании. Они всегда мыслили себя внуками Божьими и потому до сих пор говорят Господу «ты», как принято среди родственников.
— Врёшь, Густав Кальт! Ты всё время мне врёшь!
— В чём, сэр? У меня нет никаких причин обманывать вас. Я получаю вопрос и говорю вам ответ, тот, который мне известен.
— Врёшь, что знаешь всё это из рассказов серба! Вероятно, ты специально изучал историю русских.
— Да, я любознательный человек, сэр, но, не более того, — вдруг заскромничал доктор. — И ко-гда слышу интересующую меня информацию, то запоминаю её и пытаюсь анализировать.
Джейсон смерил его взглядом, остановился на лице Кальта — тот смотрел прямо, не мигая, и в голубых глазах он увидел своё отражение с белой повязкой на голове.
— Не простой ты парень, Густав, — прогово-рил он тихо, прислушиваясь к боли. — Если бы не знал тебя несколько лет, не видел бы тебя в деле, мог подумать, что ты сам — русский шпион, вне-дрённый в мой батальон.
И что это ты предупредил русских. Но я хо-рошо помню, как ты храбро дрался в Ираке, когда была «Буря в пустыне». Арабы же — всегда водили дружбу с русскими...
— Дрался, потому что батальон попал в труд-ное положение. И на счету была каждая винтовка. Но я, сэр, очень люблю своё дело, пусть чаще всего вырезаю вросшие ногти и удаляю сухие мозоли.
— Опять ты врёшь, Густав. Ты везде был обыкновенным парнем, а в Боснии начал откры-ваться совершенно с другой стороны. Не узнаю те-бя, батальонный эскулап.
— В Боснии, сэр, и вы стали другим челове-ком.
— Да нет же, Густав! Меня здесь преследуют постоянные неудачи! И больше ничего. Я участво-вал во многих операциях и со мной никогда ничего не случалось, — Джейсон потрогал бинт на голове. — А здесь первый раз в жизни получил ранение...
И от кого, Густав? От какого-то заморыша с сапёрной лопаткой?!. Послушай, а ты знаешь, по-чему русские вышли драться в полосатых рубаш-ках? Это тоже имеет какой-то символический смысл?
— Эти рубашки, сэр, называются тельняшка-ми.
— Да, я слышал, знаю... Но почему они не на-дели вниз бронежилеты? И сняли каски? Они счи-тают, что полосатые тельняшки защищают?
— Я так не думаю, сэр, — проговорил Кальт. — В этих тельняшках, вероятно, хорошо драться в темноте, видно, где свои, а где чужие.
— Но и противнику это отлично видно!
— Они были уверены в своих силах. Русские вышли драться насмерть, сэр. Поэтому сняли вся-кую защиту. А наши разведчики рассчитывали про-сто помахаться кулаками и дубинками. Улавливаете разницу, сэр?
— Насмерть? Почему сразу насмерть? Если они были предупреждены кем-то, то, вероятно, зна-ли, что мои парни идут на обыкновенную потасовку и не хотят убивать.
— Мы имеем дело с варварами, сэр, — вздох-нул доктор. — Русским ничего не оставалось, как идти насмерть. В другом случае, они бы никогда не победили.
Эти парни из России и в самом деле плохо питались и не имеют достаточной мышечной мас-сы. У варваров же есть древний магический обряд: когда не хватает физической силы, они снимают всякую защиту, одежду и идут в бой полуголыми, обнажёнными, при этом, призывая на помощь бо-гов. И когда боги видят, что внуки их идут на смерть — срабатывает родственная поддержка.
— Неужели русских специально обучают этому? — тихо усомнился Джейсон. — Да нет же, мне хорошо известен уровень их подготовки и ме-тодика обучения. Ты это сам придумал, Густав? Или опять серб?
— Об этом много написано, сэр.
— Допустим, ты прочитал, что написано, а я не уверен, что об этом читали сами русские.
— Вы правы, сэр, вряд ли, — согласился врач. — Должно быть, им и не нужно читать. Варвары знают свои магические обряды из других источни-ков.
У них наблюдается странное явление — кол-лективное мышление в критической ситуации. И просыпается генетическая память. Они начинают совершать непредсказуемые, алогичные поступки.
Человеку с нормальным сознанием и психи-кой хочется защищаться панцирем или бронежиле-том, подобрать более совершенное оружие; варвары же, поступают от обратного.
Джейсон помолчал, неожиданно обнаружив, что сведённый судорогой кулак разжался и теперь кисть спокойно висит на ручке кресла.
— Спасибо тебе, Густав! — откровенно по-благодарил он. — Ты мне подсказал отличную мысль! И завтра же я возьму реванш!
Доктор не спеша собрал с процедурного сто-лика инструменты, использованные шприцы и пус-тые ампулы, ненужное выбросил в стеклянную ур-ну, остальное убрал в шкаф.
— Если вы хотите отправить парней на драку с русскими в полуобнаженном виде, сэр, то оставьте эту затею сейчас же, — посоветовал он. — Ровным счётом из неё ничего не получится.
— Ты уверен?
— Да, сэр. Что позволено внукам, не позволе-но рабам.
Дениз рассмеялся, пересиливая звенящую боль в голове.
— Эти сказки можешь оставить себе, Густав! Или выбросить в урну. Я услышал от тебя главное: полуголый парень вынужден будет драться на-смерть! И голыми руками! Я это испытал сам! Я научу этих откормленных быков побеждать! Научу их призывать богов!
— Мне очень жаль, сэр, но я предупредил вас.
— Ты умный парень, Густав, но склонен к мистификациям.
Он вдруг оставил свои занятия, придвинул стул, сел напротив и как-то тревожно посмотрел в глаза Джейсону.
— Не спешите делать скоропалительные вы-воды, сэр, — медленно, с интонацией гипнотизера, проговорил он и замолчал. И эта пауза заставила молчать Дениза.
В этот момент в комнате вновь материализо-вался «чёрный вестник» Макнил, застыл изваянием возле двери.
— Плохие новости, сэр, — трагическим басом протянул он. — Команда учёных исчезла из жилого городка в полном составе. Я принял меры к розы-ску...
Остальное уже доносилось до ушей Джейсона будто сквозь стенку: звенящий пожар боли запол-нил всё пространство под черепной коробкой.

 Отправлено: 04.09.06 14:24. Заголовок: Re:

Очень символично...

Брегет

Обширный мусорный могильник «благоухал» своими обычными «ароматами», пестрел разноцветными пятнами в лучах встающего из-за безобразных нагромождений солнца. Местный народец лениво подтягивался к свежим кучам, привезенными мусоровозами за прошедшую ночь…
Уцелевшая стеклянная посуда, алюминиевые банки, сносная одежонка да ставшие кому-то ненужными обиходные вещицы… Отыскав нечто из данного перечня, контингент бомжей, выпивох и «промысловиков» к обеду обращал находки в денежный эквивалент, а затем у большого кострища до кромешной темноты кипело гульбище с обилием водки и неплохой закуски. Только живущие в относительной чистоте городских кварталов, ошибочно полагают, будто изгои общества питаются тухлыми отходами…
Рыжеволосая тридцатилетняя Катька, на вид которой давно перевалило за сорок, устало ковыляла после бурной ночи по знакомому маршруту, попутно орудуя палкой – переворачивая ворохи целлофана, отбрасывая помятые коробки, приподнимая тряпье… Слева ковырял мусор старик Окунев, справа – шагах в двадцати, «прочесывал местность» беспризорник Пашка двенадцати годков отроду.
Щуря оплывшие от запоев зеленые глаза, Катерина мимолетно оценивала встречавшееся «добро» и топала, не задерживаясь, дальше. Организм страстно желал освободиться от изрядной порции пива, влитого внутрь ранним утром с лечебной, опохмельной целью. Дойдя до самых дальних куч, она остановилась; не стесняясь мужского и юного соседства, задрала юбку, да так и замерла – внимание привлек доносившийся снизу, из-под рассыпанных картофельных очисток тонкий мелодичный звук. От охватившего интереса Катерина позабыла о страстном желании и принялась раскапывать очистки, покуда приглушенно не ахнула – алчному взору предстала мужская рука с часами в круглом корпусе из желтого металла. Проворно расстегнув браслет на холодном запястье, она рванула обратно – к полинялому красавцу Алику, «администратору» свалки, собиравшему ежедневную мзду с команды мусорщиков. О найденных на свалке трупах по заведенному правилу следовало немедля докладывать ему…

* * *

Часам к трем сызнова разожгли большой костер; приволокли украденный рекламный баннер, уж с месяц служивший скатертью; разложили прикупленную снедь…
– Катька, а ты случаем ничего не забыла мне отдать? – с подозрительной ухмылкой справился Алик после первой же порции прохладной водки.
– Ась? А чё я могла забыть? – привычно прикидываясь дурочкой, обратила она к нему свою одутловатую рожу.
– Тут такое дело… Мужик-то при деньгах был, в дорогущем прикиде, в башмаках за пару штук баксов – грохнули, видать, не грабежа ради, а за другие проделки. И вдруг без часов! Странно, однако!.. И часики-то аккурат должны были находиться на той самой ручке, что ты под шелухой углядела.
– Не я, Алик! Вот те крест – не я!..
Но разорившийся коммерсант давненько знал рыжую бестию. Потому, не слушая оправданий, опрокинул вторую стопку, яростно занюхал рукавом, встал и, подойдя вплотную, с разворота врезал «барышне» в левый глаз. Откатившись от «скатерки» и протяжно подвывая, та проворно расстегнула кофту, вывалила наружу одну грудь – полезла в серый застиранный лифчик, что носила заместо двух внутренних карманов.
Скоро «администратор» с интересом рассматривал простенькие на вид часы то ли в золотом, то ли в позолоченном корпусе.
– Так, дорогая наша мисс Помойка, – молвил он, пряча находку, – групповым изнасилованием тебя стращать бесполезно – ты от этого занятия токо кайф ловишь. Пару пальцев в следующий раз ножом отхвачу. Усекла?
– Угу, – перестав выть, кивнула Екатерина. Боле расправы не предвиделось, и нужда надрывать связки жалобным воем отпала.
Усевшись на место, она приняла от старика Окунева стакан, выпила одним махом содержимое, а холодную емкость прижала к пылавшей левой скуле…

* * *

Часом позже, во время передачи мзды Косте Соломатину – главе местной «крыши», из кармана Алика послышался мелодичный звон.
– Это чё? – почесав давнишний шрам на щеке, уставился на него коренастый бритоголовый бандит. – Сотовый что ли новый прикупил?
– Не… – замялся «администратор», да зная болезненное любопытство скорого на расправу знакомца по прозвищу «Костоправ», вытянул на свет божий часы: – Сколько дашь?
– Штуку, – невозмутимо отвечал тот, осматривая товар.
– Штуку?.. – обиделся Алик и потянулся за дорогой вещицей.
Но накаченный молодец расставаться с нею не спешил. Отстранившись, процедил:
– Ладно, полтораха и свободен.
– Не-е, мало. Они ж золотые!
– Они-то можа и золотые. Только ты, паря, со мной делиться обязан такими находками! Или скажешь: не твоя рвань раскопала их на моей свалке?..
– Так что с того?! Кто без этой рвани их разыскал бы? Археологи лет через тыщу?..
– Две штуки и разговор окончен, – полез Костоправ в карман джинсовых брюк.
– Я не согласен, – заупрямился бывший торгаш.
Ладонь бандита на мгновение замерла в кармане, затем сызнова зашевелилась, словно что-то разыскивая, нащупывая… Спустя пару секунд появилась сжатой в кулак, с тускло мерцавшими заостренными «перстнями» кастета.
После двух коротких, но мощных ударов «администратор» глухо застонал и рухнул на асфальт; следом сухим осенним листом полетела голубоватая тысячная купюра…

* * *

– Сколько такие потянут?
Моисей – худощавый смуглый часовщик, он же скупщик золота долго не отвечал, внимательно рассматривая корпус сквозь прилепленное к глазу черной оправой увеличительное стекло. Потом, осторожно открыв крышку с помощью специального пинцета, жевал губами, изучая тонкий механизм…
– Полтоы тысячи доллаов, – наконец изрек он, с нещадной частотой глотая букву «р».
– Долларов?! – не сумев унять изумления, переспросил Костя.
– Да, доллаов. Аассчитаться могу пьямо сейчас.
– Н-нет, я подумаю…
– Хоошо, согласен – две тысячи. Но это последняя цена.
Забирая часы обратно, обрадованный и одновременно озадаченный бандит бросил:
– Зайду позже.
– Постойте! Больше вам никто не пьедложит!.. – взволнованно вскочив, крикнул вдогонку мастер, да молодой человек уж исчез из виду.
Расстроенный еврей схватил со стола мобилу и спешно набрал номер.
– Вы не пьедставляете, Семен Аатурович!.. Вы пхосто не пьедставляете! Сейчас у меня побывала известная в нашем районе фигуа – он у меня частый гость. Да и вы, полагаю, об этой фигуе наслышаны. Так вот…

* * *

– Забавный мотивчик… Что это? – пыхнул толстой сигарой грузный мужчина лет шестидесяти.
– Часики новые по случаю приобрел. Почти задарма достались… – недовольно покосился на свое левое запястье Костя; шрам на левой щеке побагровел. Желая поскорее перевести беседу в другое русло, он спросил: – Вы, пригласили меня, чтобы узнать по поводу долга?
– Само собой, любезный! Очень хотелось бы узнать что-нибудь этакое… конструктивное и деловое.
Бандит энергично пообещал:
– Семен Артурович, я постараюсь уладить нашу проблему и отдать вам должок в ближайшие дней десять-двенадцать.
– Не нашу проблему, любезный, а твою. И… я уж не в первый раз слышу сладкие посулы, – громко вздохнул бывший уголовник, решивший на старости лет завязать с зонами и заняться бизнесом. Усевшись поудобнее в глубоком кресле, он одернул полу ладно сшитого костюмчика, разгладил жиденькие волосы на затылке. И, сузив глаза, попросил: – Дай-ка взглянуть на твою обновку.
Костоправ нехотя расстегнул браслет, подал часы; театрально отворотив «скучающий» взгляд в сторону от новоявленного бизнесмена, от его вышколенных громил-охранников, замерших чуть поодаль, стал рассматривать интерьер ресторанного кабинета для VIP-персон…
– Хм… «Брегет». Обычный «Брегет»… – с тем же театральным равнодушием вертел в руках швейцарский шедевр Семен Артурович. Потом поднял на Костю Соломатина тяжелый взгляд, и вяло предложил: – Могу списать за них четверть твоего долга.
Тот качнул головой:
– Мне уж предлагали такую цену.
– Хорошо. Треть. Это больше трех тысяч баксов, любезный, – вскинув брови, напомнил мужчина. – Подумай…
Пытаясь собраться с мыслями, молодой человек буравил собеседника взглядом. В глазах легко читалось недоумение от стремительно растущей цены, и оттого, что столь дорогая вещица была найдена на заурядной помойке.
– Извините, но я… лучше отдам деньгами, – снова мотнул узким лбом упрямец. – Самый крайний срок – через десять дней. Даю слово.
– Что ж, дело твое, – буркнул Семен Артурович, незаметно промокая платком изрядно вспотевшую шею. – У тебя неделя. Последняя неделя!..
И дождавшись, когда успокоится потревоженная Костей тяжелая портьера, нервным кивком подозвал одного из охранников…

* * *

– Сеня, меня очень беспокоит твое бездействие, и… я бы сказал равнодушие, – смачно закусывая коньяк сочным лимоном, выговаривал поджарый старичок.
Внешность его была настолько тщедушна и непрезентабельна, что сидящий напротив, пышущий здоровьем Семен Артурович представлялся этаким боссом, хозяином положения. Однако держался старикашка на удивление бодро и уверенно. Верно, был хозяином роскошного особняка, куда поздней ночью пригласил для дружеской беседы Семена.
– Дельце мы с тобою затеяли в равных долях – помнится, ты сам просился, умолял… И что же теперь? Я регулярно вкладываю в строительство нашего объекта свои бабки, а от тебя только и слышу о проблемах. Не хорошо получается, – аккуратно счищая серебряным ножичком кожуру с яблока, приговаривал седой старец.
– Ну, посуди, Яков – что же я могу поделать, ежели кредиторы виснут на шее!.. – оправдывался Семен Артурович. – Вот выплачу самые горящие долги и внесу нужную долю.
– Так-то оно так… Да к тому сроку и дельце развалится, и я в прогаре останусь.
– Дай мне месяц, Яков. Внуками своими клянусь – рассчитаюсь!
Первый отрезанный ломтик тщательно очищенного яблочка отправился в рот с неестественно белеющими ровными зубами. Пожевав и удовлетворенно покивав сладости вкуса, тот безразлично пожал плечами – точно дело касалось не сотен тысяч долларов, а сущего пустяка. Блестящее лезвие опять взрезало белую яблочную плоть…
Находясь всего пару часов назад в ресторанном кабинете для VIP-персон, уголовник ощущал себя в водовороте бурной жизни; был исполнен радости и довольства самим собой… Покуда не раздался внезапный звонок Якова – бывшего партийного функционера, ловко сохранившего и связи, и влияние, и немалые средства. После короткого телефонного разговора свет померк – шутки кончились – Яша негодовал. И теперь приходится заглядывать в бесцветные от семидесяти прожитых лет глаза и с трепетом ждать вердикта этого всесильного в регионе человека…
– Что ж, я перечислю в банк еще один транш. Но запомни: у тебя остаются три последних недели.
– Спасибо, Яков Игнатич, – шумно выдохнул Семен, от волнения впервые назвав компаньона по отчеству.
– А теперь иди, Сеня, – старик положил на столик нож, стряхнул с ладони остатки фрукта; расслаблено откинулся на спинку кресла. – Что-то притомился я. Да и спать мне пора – режим соблюдаю в последнее время. Говорят, коньяк с режимом здорово помогают от давления…
Сеня поспешно раскланялся и вскорости отбыл из огромного особняка.
– Долги… а сам «Брегет» нацепил с турбийоном и репетиром! Видал я эти часики в Берне... Ручная работа. Партия – полсотни механизмов; цена – под двести тысяч евро за штуку. Это уж слишком!.. – ворчливо приговаривал щуплый дедок, щурясь и решительно набирая номер на радиотелефоне. – Кредиторы… Значится, мазь Вишневского в мою лысину втирать?! Ну, погоди у меня, деляга…
Наконец, заслышав ответ в трубке, встрепенулся и заговорил отрывистым приказным тоном…

* * *

Обширный мусорный могильник «благоухал» своими обычными «ароматами», пестрел разномастными пятнами в лучах встающего из-за безобразных нагромождений солнца. Местные трудяги лениво подтягивались к свежим кучам, привезенным мусоровозами за прошедшую ночь…
Рыжеволосая Катька устало ковыляла по издавна заведенному маршруту; левый глаз заплыл и почернел, палка норовила вывалиться из трясущейся с похмелья руки. Слева как всегда чинно шествовал старик Окунев, справа то и дело нагибаясь, шерстил отходы низкорослый беспризорник Пашка. И выпитое спросонья пиво как обычно рвалось наружу, но Катерина твердо решила дотерпеть до самых дальних мусорных куч.
Добравшись до них, остановилась; задрала юбку. Близость соседей не смущала – в пьяном угаре мисс Помойка чуть не еженощно демонстрировала всем желающим разукрашенное синяками тело…
Внезапно она замерла – внимание привлек доносившийся снизу, из-под рассыпанных полусгнивших яблок уже знакомый мелодичный звук.
– Тьфу! – в сердцах сплюнула она, припомнив обещание Алика оттяпать пальцы. Тот приперся утром на свалку скособоченным – прихрамывая и держась за отшибленные кем-то ребра. Да мало ль чего взбредет в дурную башку разорившемуся, злющему коммерсанту?!
Старик с мальцом продолжали поиски. А Катька присела, закатила от удовольствия здоровый правый глаз. И слушая приятную мелодию, прорывавшуюся из чадивших смрадом глубин, с минуту мучительно решала: откопать запястье убиенного глупца – последнего хозяина проклятых часов, или же позабыть о них навсегда…

©Валерий Рощин

 Отправлено: 17.05.07 07:59. Заголовок: Re:

Всегда готов
0
Зима. Воскресенье. Хоккейная коробка. Традиционный в нашем посёлке футбол на льду.
Играем четыре на четыре, а собралось человек двадцать. Так что – на победителя. Проигравшая команда встаёт в хвост очереди.
Мы только что проиграли. Лёд нивелирует квалификацию. Это особая игра – пас надо отдавать так, чтобы траектории мяча и адресата точно пересеклись во времени и пространстве. Иначе мяч скользит в полуметре от тебя, а достать его невозможно. Ты тянешься, теряешь равновесие, взмахиваешь руками и падаешь под общий гогот.
У нас сильная команда, потому что у нас – Пашка Сектант. Но и он на льду не всесилен. Ждём своей очереди.
– А у тебя, Самогонщик, – лениво растягивая слова, спрашивает вдруг он, – какие корни? Ты из красных или из белых?
– Ну ты и спросил, – удивляюсь я, с трудом успокаивая дыхание. – Ну, по-разному. Один прадед вроде капиталистом был, другой типа революционером, остальные – не знаю.
– А ты в комсомоле состоял? – продолжает интересоваться Сектант.
– Конечно, – отвечаю. – Что ты пристал-то?
– Эх, ты, – качает он головой и смеётся, – продался красным!
– Да ну тебя, – огрызаюсь я, – все и в комсомол вступали, и в пионеры, и в октябрята.
– Я – нет, – говорит Сектант. – Мне бабка не разрешила. Сказала – из дому выгонит.

1
«Вступая в ряды юных пионеров, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…»
Всё, больше ничего не помню, кроме обрывка из середины – «…уважать старших…» – и бравурного финала: «К борьбе за дело Коммунистической партии будь готов! – Всегда готов!» Правая рука взметается в салюте, и ладонь, обращённая внутренним ребром ко лбу, решительно перечёркивает его по диагонали.
А больше – точно ничего не помню. Не то, что когда-то – упившись в полный фарш (если бы пил тогда), и то бы отбарабанил без запинки. А уж насчёт того, что среди ночи разбуди, так это банальность и само собой разумеется.
Вот и Пашка Алябьев по прозвищу, естественно, Соловей, готовясь в пионеры, клятву эту вызубрил так, что она у него даже не в голове разместилась, а, наверное, в позвоночнике. Потому что для воспроизведения клятвы голова не требовалась.
И у всего четвёртого «Б» дело обстояло так же. С энтузиазмом готовились. Тем более, ходили слухи, что принимать их будут не где-нибудь, а в музее Ленина. И не когда-нибудь, а девятнадцатого мая, в День Пионерии.
А в итоге Пашка Соловей вступать отказался.
До девятнадцатого оставалось три дня. Уроки кончились, но никто не разошёлся. Октябрята, они же будущие пионеры, сидели за партами, слушая вдохновенную речь пионервожатой. Валя, маленькая толстенькая восьмиклассница, вся подалась вперёд, глаза её сверкали, руки летали, слегка угреватый лоб вспотел, торчащие грудки подрагивали, немного – но не слишком – отвлекая октябрят. Учительница Елена Григорьевна – спокойное лицо, круглые очки, следы мела на кончиках пальцев – тактично держалась в сторонке, у приоткрытого окна.
Когда Валя закончила, Пашка поднял руку.
– Спрашивай, Алябьев! – звонко, видимо, по инерции, выкрикнула вожатая.
Пашка встал из-за парты и угрюмо сообщил:
– Я в пионеры вступать не буду.
Валя выпучила глаза, открыла рот и шумно вдохнула-выдохнула.
– Да ты что, Алябьев?! Да почему?! – потрясённо спросила она уже нормальным голосом.
– Недостоин, – ответил Пашка и, опустив голову, сел за парту.
Несколько секунд в классе стояла полная тишина. Потом Валя заговорила было – опять вожатским голосом, – но тут вмешалась Елена Григорьевна.
– Валя, – сказала она негромко, и вожатая сразу замолчала, – надо спокойно разобраться.
– Вот я и хочу разобраться! – азартно объяснила Валя. – Прямо сейчас! От товарищей не должно быть секретов!
– Ты права, – согласилась учительница, подойдя к вожатой и обняв её за плечи. – Но сейчас давай лучше вот как: я поговорю с Павлом, а потом мы с тобой посоветуемся. Хорошо?
– Ну-у… Ладно, Елена Григорьевна, – протянула Валя. – А сейчас-то что с ним делать?
– Давай отпустим его пока. Паша, ты иди домой, а завтра мы с тобой поговорим. Выясним, почему ты считаешь, что недостоин, и вообще всё выясним.
Пашка подхватил портфель и, ни на кого не глядя, вышел из класса.

2
Выяснять-то было нечего – вступать в пионеры ему запретила бабка. Вступишь, сказала, домой не приходи.
Уважать старших… Пашка не совсем это понимал. Елену Григорьевну он, понятное дело, уважал. Завуча Людмилу Алексеевну… можно сказать, тоже, но больше он её побаивался, как и все. И бабку уважал, хотя и считал немного отсталой. Зато бабка, при своей отсталости, героически поднимала его, Пашку, на ноги. Так, он слыхал, соседи говорили. Кремень человек, добавляли они, на таких земля держится. Пашка тут многого не понимал – зачем его на ноги ставить, и что это за кремень, и как это земля держится, – но соседей тоже уважал и потому соглашался. Хотя насчет того, что бабка герой, – это они, конечно, того… Смешно даже.
Но бабку он и так бы уважал, без соседей. И отругать она могла, и уши надрать до красноты, и ремнём выпороть, зато Пашка точно знал: случись что – бабка, старая, тощая, страшная, за него с кем хочешь в драку полезет. Или в огонь. Так что она и вправду может героем стать.
А главное – не врёт никогда. Совсем никогда. И ему не разрешает. Нет хуже, чем соврать, к этому он привык.
А вот мать Пашка не уважал. И отчима тоже. Не за что было, пусть они и старшие.
Жила мать с отчимом и Светкой далеко – в Москве, да на другом конце. Пашка с бабкой к ним ездили только один раз, и ехали долго, и Пашке у них не понравилось. Бабке вроде бы тоже не понравилось. Прямо она об этом Пашке не сказала, но он понял. Не маленький.
А к ним мать наведывалась раз в месяц, и то не каждый. Привозила Пашке ирисок кулёчек или шоколадку крохотную, тискала минут пять, как будто он девчонка, по-хозяйски пила чай, начинала к бабке придираться – да не тут-то было, к бабке попробуй придерись, – совала ей несколько бумажек денежных и уезжала с обиженным почему-то лицом.
А у бабки лицо делалось злым, тёмным. Она становилась лицом к образку, висевшему в углу комнаты, долго крестилась, бормотала что-то, потом до самого вечера оставалась сердитой, громче обычного громыхала кастрюлей и сковородкой, резче обычного командовала Пашке, чтобы руки мыл как следует или ещё что, и только к ночи добрела.
Соседи про мать как-то сказали: «кукушка». Это Пашка понимал. Только они, соседи, хоть и умные очень, ошибались. Кукушка – она птенцов чужим птицам подбрасывает, а он-то, Пашка, как-никак с родной бабкой живёт.
Конечно, лучше бы с матерью и с отцом. Но отца он никогда не видел – его, бабка объяснила, машиной задавило на следующий день после Пашкиного рождения. Обмыл, добавила бабка. Вырастешь, сказала, пить станешь, тебя тоже задавит.
А мать на чужом дядьке поженилась и к нему переехала, давно уже.
Ладно, ему и с бабкой неплохо. И точка.
Вот только Пашкин октябрятский значок она на помойку выбросила. Сразу как увидела. Пашка, правда, не сильно огорчился – значок ему как-то не особо понравился. Этот, кудрявый, больно уж на Светку, сопливую сводную сестру, смахивал. Сказали, что это маленький Ленин, но Пашка как-то иначе маленького Ленина себе представлял. Таким представлял, маленьким, но вроде большого. Налысо чтобы стриженый был, и без бороды с усами. Но чтобы похожий. А тут – срамота одна.
Елена Григорьевна тогда к ним пришла, долго с бабкой о чём-то разговаривала, и так повелось, что стала утром, в школе, выдавать Пашке значок, а после школы обратно забирать.
А теперь бабка в пионеры вступать запретила.
– Хуже красных, – твёрдо сказала она, – нету. Так что галстук этот повяжешь – домой не приходи. К матери вон пускай тебя учительница везёт, и живи как знаешь. Не будет у тебя бабки. Потому, – повторила, – хуже красных нету.
– А жиды? – ни с того, ни с сего спросил Пашка.
– Я тебе! – крикнула бабка и замахнулась на него. – И думать не смей! И слова такого чтоб я не слыхала! Явреи – народ Божий, хоть и заплутавший!
Она перекрестилась на образок и поклонилась ему.
– Ты вот Павлом зовёшься, – продолжила бабка, – а Павел это кто? Павел это святой апостол Христов, человеков учитель, хоть и яврей! Он, Павел, мытарствовал, деньги с людей собирал…
– Типа бандита, да, ба? – Пашка обрадовался, что понял.
– Не встревай! Для царя собирал, обижал всех, а как благую весть услыхал, так прозрел, святым сделался, бросил всё, Божьему слову учил, смерть принял лютую. А красные, они, прости, Господи, бесами одержимые, они церквы опоганили, и народ весь побили, и попортили! Они деда твоего в степь голую загнали, и братьев его всех, и поморили половину, и деда поморили, царство ему небесное, а хорошие люди были, работящие, и трезвые, и… Эх!.. Хуже красных нету! Хочешь в красные – иди, только домой не приходи! – заключила бабка и снова принялась креститься, кланяться и бормотать.
Мало что Пашка понял. Про смерть лютую вроде как понял – Павел этот, наверное, герой. А остальное – не очень. Но запрет до него дошёл. И как бабка говорила – тоже дошло, что это она всерьёз. А бабке он верил.
Объяснять всё это в классе Пашка постыдился: и не сумел бы толком растолковать, и за бабкин запрет как-то неправильно получилось бы прятаться. Засмеяли бы на всю жизнь. Он решил, что скажет: недостоин. И всё. Хоть режьте. Ну, в крайнем случае, недостоин, скажет, потому, что дерётся.
Он, и правда, дрался часто. Крупным рос, сильным, спортивным – в футбол играл лучше всех и в классе, и во дворе. И характер имелся. Так что, когда Соловьём прозвали – чуть ли не месяц дрался. Что ж такое, на самом-то деле: повели их, с первого по четвёртый классы, на концерт в Дом культуры, ну, там сценки разные и пляски с песнями, а потом выходит эта дура ведущая и противным таким голосом на весь зал объявляет: «Алябьев! Соловей!» Ряды, в которых его, третий тогда, класс сидел, так и покатились. И все стали Пашку после этого Соловьём обзывать.
Он дрался-дрался, а потом привык. Да и Елена Григорьевна объяснила, что нет тут ничего обидного: соловей не орёл, конечно, но тоже птица хорошая, певучая, народ её любит. А что у ведущей на том концерте голос неприятный – так это ж у неё, а не у Пашки.
Все тогда всё поняли, прозвище даже почётным стало, а дрался Пашка уже по другим поводам.
В общем, для отмазки драчливость годилась. Только отмазываться не пришлось – отправила его Елена Григорьевна домой, сказала, разбираться будет. Выяснять.

3
Пашка заканчивал делать уроки. По заведённому порядку предстояло ещё бабке предъявить сделанное. Она в его уроках ничего не понимала, так что, наоборот, Пашке приходилось ей объяснять, что к чему. Он даже, растолковывая, и сам всё понимать начинал лучше, и ошибок немало находил, а бабка ругалась, но не сильно.
В этот раз, однако, порядок нарушился.
Раздалось два звонка – значит, к ним, – бабка поспешила к двери, открыла и чинно произнесла:
– Милости просим.
– Добрый день, Евдокия Степановна, – сказала Елена Григорьевна.
– Набезобразил чего мой-то? – настороженно спросила бабка.
– Да нет, – ответила учительница. – А вот поговорить мне с вами – надо. С глазу на глаз. А где Паша?
– Уроки делает. Да вы проходите, чайку сейчас поставлю.
Пашка вышел в коридор и поздоровался:
– Здрасьте, Елена Григорьевна!
Их так учили в школе – сколько раз учителя встречаешь, столько с ним и здоровайся.
– Здравствуй, Паша, – сдержанно улыбнулась Елена Григорьевна. – Ну, как уроки?
– Сделал всё, – ответил он.
– Врёшь, небось, – подозрительно прищурилась бабка.
– Чего это я вру? – обиделся Пашка. – Сразу «врёшь»…
– Ладно, нечего тут! – отрезала бабка. – Так и так проверю. А пока на улицу ступай. Мячик свой бери и ступай. Да не извозись мне! Вечно изгваздается с ног до головы…
Бабка явно не сердилась, просто обеспокоилась, а ворчала для виду. Но всё равно Пашкино сердце сдавило какой-то непонятной силой, даже гулять не хотелось. Однако было деваться некуда. Помедлив, он надел кеды, взял потрёпанный мяч и вышел из квартиры, успев услышать, как Елена Григорьевна вздохнула ему вслед.
Решение созрело ещё на лестнице. То, что сдавливало его сердце, сразу же исчезло. Пашка резко ускорился, вылетел на улицу, оглянулся, перескочил через низенькую ограду палисадника, пристроил мяч в кустах и полез на дерево. Теперь сердце стучало гулко и часто, словно он целый час мячик гонял. Пашка понимал, что будет, если бабка накроет его с подслушиванием. Но отказаться от затеи не мог. Понимал почему-то, что обязательно должен всё слышать. Во что бы то ни стало.
Он добрался до уровня второго этажа, тихо, медленно – движение за движением – перелез со ствола на толстую ветку и замер около открытой форточки.
– …так и поняла, – тихо говорила Елена Григорьевна. – Но вы же мудрая женщина, Евдокия Степановна! Ну подумайте же, представьте же, как ему с этим жить!
– Как я жила, – непреклонно ответила бабка, – как дед его жил, как братья наши и сёстры. Ты-то, Елена, кажись, всё-о понимаешь! Что ж ему, душу прозакладывать? Как тебе ему чтоб жить?
– Всё понимаю, – ещё тише подтвердила учительница. – Только вы мне объясните: толку-то от вашей… извините, упёртости, что толку-то? Всё равно молчите ведь… Да и что – вы? Вы молчать можете, вас никто ни о чём не спрашивает. А ему-то молчать не придётся. Рано, Евдокия Степановна, рано ему в это!
– А после – поздно будет, – твёрдо сказала бабка. – После – не вернёшь. Да и куда это рано-то? Смирилась я, в церкву его не беру с собой, не учу ничему, только он меня урокам своим учит. Вот и рано. Терплю. А вовсе против совести – нельзя. Хоть так пока, чтоб не вовсе... А что молчу – старая я. И не тебе меня попрекать.
– Не мне, – согласилась Елена Григорьевна. – Вы вот говорите, ему, как мне, жить… Да, я что велят, говорю им. Конечно. Не буду говорить – выгонят. Только без души говорю. А про доброе – с душой стараюсь. А они это чувствуют.
– Они, – отрезала бабка, – и другое чувствуют. То самое, чего нельзя. Ты б видала, как он прибёг: меня, ба, в пионеры возьмут! Тьфу, прости, Господи! Они вот на это падкие, а что ты себе врёшь, так это твоё, а других зачем путаешь?
Женщины замолчали, и Пашка получил передышку. Он пока не до конца понял смысл спора, но подумал, пока длилась эта передышка, что бабка и заботится о нём, и беспощадна к нему. А Елена Григорьевна – тоже отчего-то его жалеет и тоже беспощадна, но как-то по-другому. И вряд ли они договорятся.
– Замуж бы тебе, – задумчиво сказала бабка, – да дитё чтоб своё…
– Поздно мне, – ответила учительница, – и не будем об этом. Вы мне лучше скажите, Евдокия Степановна, что, по совести для меня было бы – умыть руки? А их всех – бросить? А вы-то сами, скажите честно, какую судьбу Паше готовите – понимаете? Лишь бы не против совести, а там – чему быть, тому не миновать? К одиннадцатилетнему несмышлёнышу терновый венок примеряете?
– Ты, Елена, говори, да не заговаривайся! – яростно крикнула бабка и забормотала. Должно быть, крестилась на образок.
– Ты, – уже тише продолжила она, – неровен час, и до Иуды дойдёшь. Слыхала я таких умных, что, мол, без предательства и спасения бы не было. Бесовство это, Елена, – голос бабки снова возвысился, – бесовство! Не смей! Как Бог даст, так и будет, а другого ответа от меня тебе не слыхать! Всё, ступай, не сговоримся мы!
Пашка услышал, как звякнула о стакан ложка, как отодвинулся от стола стул, как Елена Григорьевна высморкалась. А бабка сказала:
– Сумеешь ему помочь чем – тебе зачтётся. Ты женщина добрая, я-то вижу. Добрая, хоть и с толку сбитая. Ну да Господь тебе судья. Ступай. Да Пашке, коли увидишь, вели домой идти.
Пашка пополз вниз. К тому моменту, когда учительница вышла из подъезда, он уже прятался за углом дома.
Он так ничего и не понял, но как поступать – почему-то теперь знал.

4
На следующий день Соловей окончательно и бесповоротно отказался вступать в пионеры. Он уже не говорил, что недостоин, а просто твердил: «Не хочу». Повторял это и перед всем классом, и на Совете дружины, и в кабинете директора, на срочно созванном педсовете. На педсовет пытались вызвать бабку, но бабка слегла. Или сказалась слегшей.
Елена Григорьевна, присутствовавшая при всех увещеваниях, расспросах, допросах, выговорах, сохраняла невозмутимость и в основном отмалчивалась. Каким-то образом ей удалось ничего важного не сказать, во всяком случае, при Пашке.
А все остальные говорили много, очень много. И до причин допытывались, и как к больному обращались, и ругались, как на преступника. Но Пашка толком не слушал.
В конце концов плюнули. Хочешь, Алябьев, быть отщепенцем, сказал директор, – будь, тебе же хуже. Потом поймёшь, осознаешь, каяться придёшь, а вот простят ли тебя? Всё, Алябьев, свободен.
Девятнадцатого в четвёртых классах уроков не было. Все собрались около школы, сели в два украшенных красными флажками автобуса и поехали в музей Ленина. Все, кроме Пашки, которому Елена Григорьевна тихонько посоветовала сидеть дома и читать книжку. Но читать Пашка не любил, он футбол любил. И пошёл потренироваться, в одиночку, а потом, уже после обеда, старшеклассники взяли его поиграть, и даже не особо ругались, хотя друг на друга орали – мало не покажется.
Так и пошло. Все щеголяли в красных галстуках, а Пашка – без. Все ходили на какие-то дурацкие слёты, а Пашка в футбол играл. Летом почти все отправились в пионерлагерь, а Пашка, конечно, дома остался. Всё лето мяч гонял.
С пятого класса Елена Григорьевна их уже не вела – теперь у неё были первоклашки. Но Пашку она не оставила – то на перемене пару слов скажет, а то и домой зайдёт. Посмотрит, как он уроки делает, поможет иногда, потом с бабкой чаю попьёт, поговорит о чём-нибудь. Но только не о том, что Пашка тогда, прильнув к ветке, подслушал.
И бабка с ним ни о чём таком больше не заговаривала – ни о пионерах, ни о деде, ни об апостоле герое Павле. Просто жили – и всё.
Потом кто-то в школе сказал, что у Соловья-то бабка – сектантка, она, вон, в церковь ходит. И сам Соловей тоже, значит, сектант, потому и в пионеры не вступил.
С тех пор его стали называть не Соловьём, а Сектантом. Снова пошли беспощадные драки. Пашка, с его силой и тренированностью, легко справлялся и с двумя одноклассниками, а с толпой получалось хуже. Тогда на помощь пришли старшеклассники, с которыми он в футбол играл.
Были какие-то собрания, какие-то наказания, была четвёрка по поведению – это страшная вещь! – была угроза исключения из школы. Елена Григорьевна выручила. Громко, при всех, она никогда ничего не говорила, но сходила к директору, просидела у него часа, наверное, полтора, и Пашку оставили в покое.
А прозвище Сектант всё-таки прилепилось, и Пашка привык. Только за сокращение – Сека – сразу бил в лоб, а на Сектанта больше не обижался.
Так прошёл пятый класс, и каникулы – опять все в лагере, а Пашка дома, – и начался шестой. И всё как-то успокоилось.
И умерла бабка. С утра ещё вроде здоровая была, хлопотала, как всегда, покрикивала, а пришёл Пашка из школы, звонил-звонил – не открывает. Соседи в квартиру впустили, он в комнату войти хотел, а дверь наполовину только открылась и в бабку, на полу лежащую, упёрлась.
Соседи скорую вызвали, да поздно…
Похороны Пашка запомнил плохо, обрывки только остались. Тётки в чёрных платках, непривычный, приторный запах, особенно в церкви, гулкий бас попа и тоненькое пение невидимого хора. Гроб на верёвках, земля сыпется… И Елена Григорьевна всё время рядом. И мать, кажется, мелькала.
Несколько дней Пашка прожил один. Елена Григорьевна приходила утром, кормила его, вместе шли в школу, вечером – тоже приходила, ужинали вместе, и начинались уговоры, чтобы Пашка к ней пока переехал. Он упирался, а потом подумал – что такого? – и согласился.
Через месяц явилась мать. Пашку она разыскала легко, по-хозяйски вошла к Елене Григорьевне и немедленно отправила сына на улицу. На этот раз он не полез ни на какое дерево – не росло там подходящих, да и четвёртый этаж – высоковато, пожалуй. Поэтому простоял всё это время на лестничной площадке, приложив ухо к двери. Ничего толком расслышать не удалось. Елены Григорьевны – теперь для него тёти Лены – вообще как будто там не было, а из материных слов он разобрал только «жилплощадь».
Пашка еле успел взлететь на этаж выше, чтобы его не засекли – очень уж быстро прервался разговор и больно уж резко мать выскочила из квартиры. Грохнула дверь, застучали по лестнице каблучки.
И снова потекла жизнь – ровно, спокойно.
В восьмом классе все собрались в комсомол.
– Паша, – осторожно спросила тётя Лена, – ты как насчёт комсомола?
Пашка помолчал, потом сказал невпопад:
– Давно у бабки не был…
– Давай завтра сходим, – предложила тётя Лена. – После уроков. Возьмёшь меня?
Пашка только улыбнулся.
На следующий день, один из последних, наверное, погожих осенних, они стояли около бабкиной могилы, долго молчали. Потом тётя Лена спросила:
– Ну, что надумал?
– Нет, тёть Лен, – медленно проговорил Пашка. – Не хочу.
Она обняла Пашку за плечи и мягко сказала:
– Как знаешь. Только имей в виду: тебе будет трудно. Ну, может быть, не так, чтобы совсем уж невыносимо, но всё равно – нелегко. Ты, Паша, должен быть к этому готов.
– Я, тёть Лен, – ответил Пашка, – всегда готов.

Француский самагонщик

 Отправлено: 29.05.07 16:30. Заголовок: Re:

O.Borovkov пишет:

цитата:

– Я, тёть Лен, – ответил Пашка, – всегда готов

Тезка, молодец!
Времени особо нет, просматривал ветку наискосок и зацепился за рассказ.

 Отправлено: 02.06.07 14:51. Заголовок: Re:

Всем привет, как-то странно, что первый раз зашел на эту ветку. Понравился рассказ "Папа", так в жизни и бывает. Во время учебы в училище читал всего Пикуля на занятиях, в караулке, короче-везде где было время. Сейчас все больше о войне В.Быкова. Прочитал Астафьева "Проклятые и убитые". Тяжело читать, но правда есть правда, особенно про замполита-гада. А лучше всего- детективы, при любой власти не надо подстраеваться, особенно французские. Советую почитать любителям приключении "Пушки острова Наваррон" Алистера Маклина, я еще до училища в "Подвиге" читал. Всем привет, Боровков молодец, своими рассказами за душу берет.

 Отправлено: 09.06.08 18:10. Заголовок: патрик Спасибо, дей..

патрик Спасибо, действительно очень доходчиво и ... наверное правильно, просто не знаю какое слово написать. А можно увидеть продолжение? Я думаю никто не будет против!

 Отправлено: 10.06.08 11:08. Заголовок: патрик пишет: Я по..

патрик пишет:

цитата:

Я помню вас, мужики!!!

Надо снять головной убор прочитав эти строки, у меня нет слов оценить написаное, все мысли только об одном о долге. Эти парни выполняя свой долг были просто обычными людми, и в то же время не обычными - русским офицерами светлая им память

 Отправлено: 14.06.08 15:33. Заголовок: Спасибо, Сергей!..

Спасибо, Сергей!

 Отправлено: 15.06.08 18:58. Заголовок: Сергей Юрьевич можеш..

Сергей Юрьевич можешь ты простым словом описать, то что думается. Молодец.

 Отправлено: 15.06.08 19:33. Заголовок: Патрик, спасибо за т..

Патрик, спасибо за творчество, прошу также опубликовать свой опус спортивной журналистики, за который тебя особо отметили в Москве. Это веьсма актуально в канун проведения чемпионата Европы по футболу. Мы все болеем за тебя, за Россию, за свой отчий дом. Надо пройти шведов, после чего сомнем голландцев, в полуфинале возможна остановка, но боевой дух тянет нас на главную игру четырехлетия. (GS-06)

 Отправлено: 02.07.08 08:38. Заголовок: Серега пиши ещё, ист..

Серега пиши ещё, история конкретного человека - лучшая память о тех, кто воевал "за речкой"

 Отправлено: 02.07.08 20:49. Заголовок: Патрику

Серега! Я за речкой не был, не довелось. А вот 1-ю и 2-ю чеченскую отлохматил по полной. И знаешь прочитав твои опусы понял, что у войны одинаковое лицо. Есть свои герои и подлецы. Есть забытые мужики и есть "вояки" с иконостасом на груди - за "ханкалинское сидение"(Ханкала-пригород Грозного-штаб группировки). Когда идут бои, лампасная опасность отсутствует, а когда пули не свистят опять под их руководством начинали камешками дорожки выкладывать. Сережка! Пиши больше, потому что твои рассказы самый лучший подарок родным что их сыновья и отцы не забыты. Без слюней - МОЛОДЕЦ!

 Отправлено: 08.08.08 09:54. Заголовок: Кулиш А. пишет: Оле..

Кулиш А. пишет:

цитата:

Олег дал вспомнить об одном произведении В. Пикуля "Каторга",

Сильная вещь! Когда-то этим романом помог другу, случайно угодившему на строгач, удержаться на плаву. Через пять лет по выходу он показал мне этот затёртый экземпляр, в котором уже с трудом просматривались буквы.

 Отправлено: 28.10.08 15:27. Заголовок: патрик пишет: Жене ..

патрик пишет:

цитата:

Жене обещал картошку привезти, дали на работе несколько мешков…Может в другой раз?»… Другого раза, разумеется, не случилось…Что с нами делают годы.

Это не годы, это жены такие...